Альтернатива

Почему не работает идеологема "Русского мира"

Все постсоветские годы в России крайне остро и болезненно ощущалась когнитивная разреженность – недостаток идей, смыслов, отсутствие универсального проекта развития государства, общества и в меньшей мере Церкви.

В общественном сознании переваривались идеи классического либерализма, либертаризма, евразийства и неоевразийства, охранительного консерватизма, консервативной революции, обществу предлагались разнообразные концепты – «Русская доктрина» Виталия Аверьянова и Андрея Кобякова, «Проект Россия» околокремлевских анонимов-охранителей, «Остров Россия» Вадима Цымбурского, «Пятая империя» Александра Проханова, «Суверенная демократия» Владислава Суркова, «Суверенитет духа» Олега Матвейчева, «Политическое православие» политтехнологов из окрестностей Чистого переулка (столичная резиденция Патриарха Московского и всея Руси), «Атомное православие» Егора Холмогорова и т.д.

Однако почти все эти проекты оказались идеократичными утопиями, поскольку базировались на каком-либо существенном допущении. Например, что подавляющая часть политической элиты должна стать сторонниками именно этой, а не какой-нибудь другой идеологии или политического концепта. В результате ни один из проектов, написанных талантливыми и неглупыми людьми, не попал в центр общественного интереса, ни один из них не завладел вниманием широкого круга адептов и последователей. Напротив, в обществе лишь усилилось убеждение, что эпоха идеологий и «больших» идей безвозвратно прошла, что в современном мире есть только прагматизм, утилитаризм, мелкие приватные интересы и постмодернистский иммунитет против сферы идеального как таковой.

И вот несколько лет назад появился концепт, который немного оживил идеологическое пространство и привнес ощущение некоторого идейного развития.

Четыре лика «Русского мира»

Речь о нескольких программах и доктринах (как светского происхождения, так и церковного) под общим названием – «Русский мир».

На данный момент все многообразие проектов, именуемых «Русским миром», можно свести к четырем основным концептам.

Во-первых, «Русский мир» как пространство распространения русского литературного языка, общих советских и постсоветских культурных кодов, общей ностальгии по СССР. Это направление концептуально озвучили политтехнологи «методологической» школы Петр Щедровицкий, Ефим Островский и Сергей Градировский (однако впервые концепт «Русского мира» заявили в середине 1980-х годов старшие «методологи» – Сергей Железко и Ирина Жежко). Они исходили из представления, что «Русский мир» – это поддающееся геокультурной интеграции пространство существования русского литературного языка. Русский язык задает иные параметры мышления, чем, скажем, английский, немецкий, арабский или китайский.

Во-вторых, философ и футуролог Александр Неклесса, понимающий «Русский мир» как «республику многих народов», как горизонтальное единство «многих Русей» – и российских, и находящихся за пределами России (подобный тип «Русского мира» популярен также в кругу сторонников и симпатизантов «новгородской» идеи (Вадим Штепа и др.), но отрицается москвоцентристами).

В-третьих, Кремль и околокремлевские круги, где «Русский мир» рассматривается как сфера влияния Кремля и возможного построения квазиимперской государственности либо москвоцентричного союза в рамках СНГ (концепт выступает как аналог евразийской доктрины, разработанный специально для Украины и Беларуси: евразийство – это ось Москва–Казань–Махачкала–Астана, «Русский мир» – ось Москва–Киев–Минск).

В-четвертых, Русская Православная Церковь и околоцерковные круги: «Русский мир» как сфера распространения влияния Чистого переулка и российского варианта православия, как русскоязычное и «русскокультурное» православное пространство, в котором должна быть единая интерпретация общей истории.

Почти во всех концепциях превозносится значение русского литературного языка, для большинства важна единая интерпретация «общего прошлого», почти все идеологи (за единичными исключениями) рассматривают украинскую и белорусскую идентичность, культуры и языки в качестве неприятных конкурентов для «Русского мира», наиболее радикальные пытаются их откровенно демонизировать, пояснить их возникновение «польско-австрийско-немецко-ватиканской интригой», а развитие и утверждение – протекционизмом коммунистического режима в 1920-х годах.

Святейший Патриарх Кирилл понимает «Русский мир» как наднациональный геополитический проект (по аналогии с Британским Содружеством Наций) – «если в стране используется русский язык как язык межнационального общения, развивается русская культура, а также хранится общеисторическая память и единые ценности общественного строительства».

Однако акцент в ней сделан не на церковно-мистическом, а на геополитическом и геокультурном содержании. Святая Русь, к которой апеллируют идеологи «Русского мира», – это реальность экклезиологическая, а не географическая и тем более не геополитическая. «Русский мир» – это не формула цивилизационной идентичности православных стран, а имперостроительная идеология с элементами этнонационализма.

Концепт «Русского мира» является развитием еще дореволюционной теории триединой русской нации, состоящей из трех субэтносов – великорусов, малорусов и белорусов. Каждое суверенное государство, согласно церковным канонам, может претендовать на автокефальную Православную Церковь. Но если великорусы, малорусы и белорусы – это три государства, но один народ (а именно так любят говорить идеологи «Русского мира»), то в таком случае единая для них всех Православная Церковь (Московский Патриархат) должна взять на себя функцию удержания России, Украины и Беларуси в едином геополитическом и геокультурном пространстве.

Концепт «Русского мира» в большинстве редакций основан на принципах властного моноцентризма и иерархической системы управления, характерных для российской политической культуры, но становящихся в условиях постиндустриального общества все менее привлекательными и конкурентоспособными.

Метафизическое измерение концепта заставляет вспомнить «Легенду о Великом инквизиторе» Достоевского: вместо трансцендентного – защита утилитарных интересов, вместо Христа – геополитическая доктрина по удержанию в общем пространстве «неразумных младших братьев», стремящихся к церковной и геокультурной независимости (прежде всего Украины, Беларуси и Молдовы).

Продвижение концепта «Русского мира» не принесло ни нового формата взаимопонимания внутри Украины или Беларуси, ни консолидации общих геополитических и геоэкономических интересов России, Украины и Беларуси на международной арене, ни нового цивилизационного или геокультурного знаменателя для православных стран.

Однако концепт «Русского мира» способен замедлить или пресечь тенденции к объединению Православных Церквей внутри Украины. Так, в частности, 2 октября 2009 года в Киево-Печерской лавре состоялась первая встреча представителей Украинских Православных Церквей Московского и Киевского Патриархатов (УПЦ МП и УПЦ КП) для выяснения возможности и перспективности ведения диалога между Церквами. 3 ноября того же года Патриарх Кирилл выступил на III Ассамблее «Русского мира» со своей программной речью, после чего стало очевидным, что никакое объединение Киевского Патриархата и Украинской Автокефальной Православной Церкви с легитимной УПЦ МП, исповедующей доктрину «Русского мира», невозможно. То есть одна из функций этой идеологической конструкции в Украине – создавать идеологическую напряженность внутри УПЦ МП и не дать украинским православным юрисдикциям возможности объединиться.

Прошедшие 8 июля с.г. в Киево-Печерской лавре Собор епископов УПЦ и Великий Собор УПЦ, несмотря на всю неопределенность их решений, показали, что «Русский мир» – это доктрина сугубо московского происхождения и что в Украине она неактуальна не только для сторонников «Киевской идеи», но даже для представителей «одесско-донецкой» партии в Церкви (сторонников Одесского митрополита Агафангела (Саввина). Для последних она скорее выполняет роль символа лояльности Чистому переулку, чем универсальной геокультурной и социальной доктрины. Автору настоящих строк доводилось выслушать немало скептических упреков в адрес разбираемого концепта от множества вполне промосковски ориентированных православных священников и мирян УПЦ МП, общий смысл которых сводится к тому, что если «одесско-донецкая» партия придет к руководству Украинской Церковью в ближайшем будущем, идеи «Русского мира» в их политике и идеологии отойдут на задний план.

«Русский мир» и грекокатолики как главные конкуренты украинского православия

Последствия развития сценария по сохранению конфессионального раскола внутри Украины при всей его видимой успешности могут быть катастрофичными для украинского православия: главным выгодоприобретателем от раскрутки концепта «Русского мира» может стать Украинская Греко-Католическая Церковь (УГКЦ). Возглавляемая харизматичным 41-летним архиепископом Святославом (Шевчуком), имеющая амбициозную программу развития (в том числе увеличение своего присутствия в Центральной и Юго-Восточной Украине), не имеющая проблем с каноничностью своего статуса, ориентированная не на латинизацию обряда, а наоборот – на византинизацию (поэтому все более воспринимаемая простыми людьми как «православная»), прошедшая через опыт катакомбного существования при советской власти, эта Церковь в ближайшее время может совершить качественный рывок. На фоне трех православных юрисдикций, ведущих бесконечные споры об исторических артефактах, национальной идентичности и собственной каноничности/неканоничности Церковь, которая сосредоточит свои усилия на свидетельствовании о Христе и на вопросах социальной этики, обретет невиданный дотоле потенциал развития.

Не так давно Киевский Патриарх Филарет (Денисенко), а затем и глава УГКЦ верховный архиепископ Станислав заявили о необходимости строить «Украинский мир» (похоже, эта идея восходит к популярному в 1990-е годы приему объявлять ту или иную юрисдикцию (УГКЦ, УПЦ КП) «единственной национальной Церковью украинцев»).

Эти заявления еще больше выявили контрпродуктивность различных этнофилетистских доктрин, ибо они раскалывают и Украину как страну, и УПЦ как Церковь, служащую прибежищем для людей с различной идентичностью. В результате противопоставления концептов «Русского мира» и «Украинского мира» оказывается, что сторонники первого, по идее, должны быть православными москвоцентристами с «малороссийской» или «общерусской» идентичностью, а сторонники второго – украиноцентричными грекокатоликами. Для украиноцентричных православных украинцев в пространстве идентичностей просто не остается места. Так что концепция «Русского мира» вместо декларируемого консенсуса и взаимопонимания ведет к обострению внутренних противоречий и создает почву для еще одного церковного раскола. Не исключено, что некоторые идеологи «Русского мира» и некоторые грекокатолические иерархи смогут договориться между собой о разделе Украины между РПЦ и УГКЦ и о расколе украинского православия.

Впрочем, оба этих фактора – наступление грекокатоликов и натиск строителей «Русского мира» – могут сыграть и на благо украинского православия. Слабая система в таких условиях разрушается, но сильная и амбициозная – только выигрывает. Оппоненты способны спровоцировать конструктивные процессы – обновление, повышение устойчивости любой системы, увеличение ее привлекательности и конкурентоспособности. В случае УПЦ это означает усиление социальной функции, привлечение в Церковь активных граждан (как мирян, так и священников), интеллектуальный рост – развитие богословия и православной социальной этики, появление нового «проекта Украины» и нового «миростроительного» проекта, основанного на ценностях восточнохристианской цивилизации, а главное – увеличение атмосферы дружбы и братской любви: и внутри Церкви, и во всем украинском обществе.

Так, Брестская Уния 1596 года стала трагедией для украинского и белорусского православия, однако одновременно она стала и мощным фактором консолидации всего православного мира: именно в полемике с ней появился весь тот знаменитый православный ренессанс XVII века, распространившийся позже из Украины и Беларуси в Московское царство.

Украинское православие в поисках равновесия

Украинская Православная Церковь Московского Патриархата является достаточно сложной структурой, в которой на данный момент факторов неустойчивости значительно больше, чем факторов стабильности. Церковь находится в процессе поиска своей идентичности – как внутренней, так и внешней – в диалоге с иными Церквами. Если учесть, что одновременно идет мучительный поиск новой культурной и геополитической идентичности всей Украины, причем в крайне неблагоприятных социально-политических и международных условиях, будущее УПЦ МП не может не вызывать опасений.

На данный момент Украинская Православная Церковь оказалась площадкой, на которой сошлись две различные украинские идентичности – украиноцентричная и «малороссийская», две противоположные стратегии развития православия – создание автокефальной Церкви и фактическое превращение УПЦ МП в экзархат РПЦ (как было до 1990 года), две геокультурные и геополитические доктрины – киевоцентричная, восходящая к пророчеству о Киеве как Втором Иерусалиме, и доктрина «Русского мира», восходящая к пророчеству о Москве как Третьем Риме.

В сложившейся ситуации УПЦ МП является структурой, которая в большей степени способствует сохранению единства Украины как страны и государства, а также украинского народа и украинской политической нации, чем их разделению по ментальному либо географическому признакам. В значительной степени это стало возможным благодаря мягкой политике, проводимой предстоятелем УПЦ Блаженнейшим митрополитом Киевским и всея Украины Владимиром (Сабоданом).

В ситуации инерционного развития и отсутствия внешних вызовов нынешняя альтернатива для Украинской Церкви «автокефалия vs экзархат» могла бы исчезнуть из фокуса общественного внимания – status quo сохранялся бы неопределенно долгое время.

Но в ситуации жестких внешних вызовов и при отсутствии в высшем руководстве УПЦ МП иерархов с уровнем доверия, харизмой и авторитетом, такими как у митрополита Владимира, и с уровнем ожиданий, как у главы УГКЦ верховного архиепископа Святослава, альтернатива «автокефалия vs экзархат» способна одновременно воплотиться в двух своих крайностях: часть Церкви попытается создать автокефалию, часть – уйти в РПЦ. Подобная перспектива может оказаться очень серьезным испытанием и для Украины, и для украинцев, и для украинского православия.

Нынешний этап развития постсоветского политического и конфессионального пространства уместно рассматривать как турбулентный и бифуркационный – с одной стороны, высока неопределенность протекания ключевых для общества, государства и Церкви процессов, снижается уровень управляемости и прогнозируемости внутри иерархически организованных социальных систем, к каковым относится и Церковь.

С другой стороны, именно сейчас появляется большое количество социальных субъектов с собственной повесткой дня, идеологией, миссией, новой системой взаимосвязей, осознанием своей ролевой самодостаточности. Именно логика складывающегося в настоящее время социального дизайна предопределит формат будущего: на наших глазах не просто появляются новые субъекты, не просто вызревают новые отношения и явления, но рождается принципиально новая реальность. Будет ли эта реальность постхристианской, внехристианской или неохристианской, в немалой степени зависит от состояния современных Церквей – от их эффективности и конкурентоспособности, от их умения отвечать на вызовы времени. Точнее, реальность будущего зависит не столько от Церквей как социальных структур, но от Церкви как невесты Христовой – от того, способна ли она в условиях очевидной апостасии вновь свидетельствовать о Христе.

Андрей Окара

«Независимая газета» («НГ Религии»)