Альтернатива

  • Увеличить шрифт
  • Обычный шрифт
  • Уменьшить шрифт

Почему экономическая наука бессильна

11 Сентября 2012 Пол Кругман
Просмотров 8483
Оценить
(10 голосов)
Почему экономическая наука бессильна

Пол Кругман рассказывает, почему кризис застал экономистов врасплох, разоблачает «пресноводных» и возвещает победу кейнсианства

Сейчас в это трудно поверить, но не столь давно экономисты поздравляли друг друга с успехами своей науки. Эти достижения – так, по крайней мере, казалось – были и теоретическими, и практическими, и сулили всей сфере экономической науки золотой век. Что касается теорий – казалось, найден способ разрешить внутренние споры. Так, в статье 2008 года, озаглавленной «Состояние макроэкономики», Оливье Бланшар из Массачусетского технологического института (MIT), (сейчас он занимает пост главного экономиста МВФ), заявил, что «макроэкономика в хорошем состоянии». По его словам, все старые битвы окончены, произошло «сближение взглядов».

Да и экономисты-практики считали, что у них всё под контролем: «Основная задача предотвращения депрессий – решена», – заявил Роберт Лукас из Чикагского университета в президентском обращении к Американской экономической ассоциации в 2003 году. В 2004-м Бен Бернанке, бывший профессор из Принстона, который сейчас возглавляет Федеральную резервную систему, восхвалял Великую Умеренность в экономических проявлениях, которая стала результатом улучшений в экономической политике.

А в прошлом году все рухнуло.

НАУКА БЕССИЛЬНА

Лишь немногие экономисты видели приближение нынешнего кризиса, но неспособность предсказать его – наименьшая из проблем экономической науки. Куда важнее то, что вся отрасль оказалась не в состоянии увидеть саму возможность катастрофических отказов рыночной экономики. В золотые годы экономисты из финансового сектора уверовали, что рынки в основе своей принципиально стабильны, то есть акции и прочие активы всегда оцениваются совершенно верно.

В самых распространенных математических моделях, которыми пользовались для прогнозирования экономисты, ничто не предполагало саму возможность коллапса вроде того, что случился в минувшем году.

Макроэкономисты, конечно, расходились во взглядах. Но, в основном, спорили те, кто настаивал на том, что экономики со свободным рынком никогда не сбиваются с пути, и те, кто считал, что экономики вполне могут то тут, то там отбиться от общего стада, зато любые крупные отклонения от пути процветания могут быть (и будут) исправлены всемогущим государством.

Ни одна из сторон не была готова к тому, что придется иметь дело с экономикой, слетевшей с рельсов, несмотря на все усилия правительства.

В свете кризиса стало ясно, что дыры в экономической теории разверзлись шире некуда. Тот же Лукас заявил, что планы администрации Обамы относительно стимулирования, – это «халтурная экономика», а его чикагский коллега Джок Кокрейн – что планы эти опираются на «сказки с дурной репутацией».

В ответ Брэд Делонг из университета Калифорнии в Беркли написал об «интеллектуальном коллапсе» чикагской школы, а лично я говорил, что комментарии чикагских экономистов, – результат Смутного времени в макроэкономике, во время которого были утрачены тяжким трудом добытые знания.

Что случилось с экономической наукой? И куда она теперь отправится?

Как мне представляется, экономика сбилась с пути, потому что экономисты в массе своей ошибочно приняли за правду красоту, облицованную убедительно выглядящими математическими выкладками.

До Великой депрессии большинство экономистов сходились во взглядах на капитализм как на совершенную или наиболее близкую к совершенной систему. Этот образ не устоял перед массовой безработицей, но когда воспоминания о Депрессии поблекли, наука экономика снова закрутила роман со старым, идеализированным взглядом: мыслящие индивидуумы взаимодействуют на совершенных рынках. На этот раз все это подкреплялось навороченными красивыми уравнениями.

Безусловно, обновленный роман с идеализированным рынком был частично реакцией на меняющиеся политические веяния, частично – желанием приобщиться к материальным благам. Творческий отпуск в Институте Гувера и предложение о работе на Уолл-Стрит на дороге не валяются.

Но все же главной причиной провала было желание найти всеобъемлющий и элегантный подход, который заодно давал бы экономике шанс блеснуть математическим мастерством. К несчастью, это романтизированное и облагороженное видение экономики привело большинство экономистов к игнорированию всего, что, в принципе, могло пойти не так.

Они демонстративно не замечали пределов человеческой рациональности (которая часто приводит к пузырям и банкротствам); проблем организаций, которые становились неуправляемыми; несовершенства рынков – особенно финансовых, – которые могут заставить экономическую операционную систему претерпевать внезапные, непредсказуемые обвалы; опасностей, которые возникают, когда те, кому следует регулировать ситуацию, не верят в саму возможность регулирования.

Гораздо сложнее предсказать, куда наука экономика двинется теперь.

Почти наверняка экономистам придется научиться жить с беспорядком. То есть, им придётся принять значимость нерационального и часто непредсказуемого поведения, быть готовыми к разного рода несовершенствам рынков. И признать, что до элегантной экономической «теории всего» пока далеко.

На практике это превращается в рекомендации вести более осторожную политику – и не отключать экономические противовесы и системы безопасности, полагаясь на то, что рынок решит все проблемы.

ОТ СМИТА ДО КЕЙНСА И ОБРАТНО

Создание экономики как науки обычно приписывается Адаму Смиту, который опубликовал в 1776 году книгу «Богатство народов». За последующие 160 лет был разработан обширный корпус экономической теории, в основе которой лежала вера в рынок.

Да, экономисты признавали, что могут быть случаи, в которых рынок рухнет, самый значимый из которых – «влияние внешних факторов», когда люди перекладывают на других некие затраты, сами при этом ничего не платя. Пример: автомобильные пробки и загрязнение окружающей среды.

Но базовое допущение «неоклассической» экономики (названной в честь теоретиков конца XIX века, которые продолжали в подробностях разрабатывать концепции своих «классических» учителей) заключалось в том, что мы должны верить в рыночную систему.

Эта вера была, впрочем, расшатана Великой депрессией. На самом деле, даже во время полного коллапса кое-какие экономисты настаивали: все, что случается в рыночной экономике, – верно. «Депрессии – вовсе не зло», – заявлял Джозеф Шумпетер в 1934 году. В 1934-м! «Они просто нечто, что должно случаться», – добавлял он.

Но многие экономисты, – а в конце концов, и большинство экономистов – обратились к догадкам Джона Мейнарда Кейнса, чтобы попробовать объяснить случившееся и найти лекарство от будущих депрессий.

Кейнс, несмотря на все, что вы могли о нем слышать, не хотел, чтобы правительство управляло экономикой.

Он сам считал свой анализ, изложенный в шедевральном труде 1936 года «Общая теория занятости, процента и денег», «умеренно консервативным в выводах». Он хотел починить капитализм, а вовсе не заменить его на что-то другое. Но он оспаривал соображение, будто экономики со свободным рынком могут функционировать без няньки, и особенно презирал финансовые рынки, которые, по его мнению, были заняты краткосрочными спекуляциями и не обращали внимания на базовые показатели экономики.

И он призывал правительство к активному вмешательству: печатать больше денег и, если нужно, много тратить на общественные работы, – чтобы бороться с безработицей во время экономических спадов.

Важно понимать, что Кейнс не ограничился самоуверенными заявлениями. Он сделал много больше: «Общая теория» – это сильный, глубокий анализ, который убедил лучших молодых экономистов того времени.

Однако история экономики за последние полвека – это, по большому счёту, история ухода от кейнсианства и возвращения к неоклассицизму.

Неоклассическое возрождение возглавил Милтон Фридман из Чикагского университета, который еще в 1953-м заявил, что неоклассическая экономика вполне годится для того, чтобы описывать реальные экономические процессы, и что она «невероятно плодотворна и достойна полного доверия».

А что же тогда с депрессиями?

Контратака Фридмана на Кейнса началась с доктрины, известной как монетаризм. Монетаристы, в принципе, были согласны с идеей, что рыночной экономике необходима тщательно спланированная стабилизация. «Мы все сейчас кейнсианцы», – сказал однажды Фридман. Правда, потом он настаивал, что цитату вырвали из контекста.

Как бы то ни было, монетаристы утверждали, что ограниченная, ясно очерченная форма государственного вмешательства, – а именно, указания центральным банкам относительно денежного предложения, суммы наличных в обороте и контроль над темпом роста банковских депозитов – это все, что нужно, чтобы предотвращать депрессии. Стоит отметить, что Фридман и его коллега Анна Шварц доказывали: если бы Федеральный резерв хорошо делал своё дело, Великой депрессии не было бы.

Позже Фридман привёл убедительные доводы против сознательных попыток правительства опустить безработицу ниже её «естественного» уровня (сейчас считается, что для Штатов это 4,8%): он предсказывал, что чрезмерно экспансивная политика приведет к комбинации инфляции и высокой безработицы, – предсказание, которое подтвердилось стагфляцией 1970-х, что сильно повысило доверие к антикейнсианскому движению.

Однако антикейнсианская революция зашла намного дальше позиции Фридмана, которая смотрится относительно умеренной по сравнению с тем, что говорили его последователи. Среди финансовых экономистов пренебрежительный взгляд Кейнса на финансовые рынки, как на «казино», заменила теория «эффективного рынка», которая утверждала, что финансовый рынок всегда устанавливает верные цены на активы, исходя из доступной информации.

Тем временем многие макроэкономисты полностью отвергли схему, разработанную Кейнсом для описания экономических спадов. Некоторые вернулись к взглядам Шумпетера, рассматривая рецессии как нечто хорошее, часть процесса приспосабливания экономики к изменениям.

И даже те, кто не хотел делать столь сильных утверждений, соглашались, что любая попытка противиться спаду принесет больше вреда, чем пользы.

Не все макроэкономисты хотели идти по этой дорожке: многие стали называть себя «новыми кейнсианцами» и продолжали верить в активную роль правительства, но даже они в большинстве своем допускали, что инвесторы и покупатели действуют рационально и что рынки в целом делают все правильно.

Конечно, были и исключения: некоторые экономисты спорили с предположением о рациональном поведении, сомневались, что финансовым рынкам можно доверять, и указывали на длинную историю финансовых потрясений, у которых были разрушительные для экономики последствия.

Но они плыли против течения и не могли получить признания – им мешало всепроникающее и, как потом оказалось, глупое самодовольство.

ЛУЧШИЙ ИЗ МИРОВ

В 1930-х финансовые рынки по понятным причинам не особенно пользовались уважением. Кейнс сравнивал их с «этими газетными соревнованиями, где участники должны выбрать шесть самых красивых лиц из сотни фотографий, а приз доставался тому, чей выбор наиболее соответствовал средним предпочтениям участников в массе; то есть каждый должен был выбирать не те лица, которые ему самому кажутся привлекательными, а те, которые, по его мнению, с большей вероятностью привлекут внимание других участников».

Кейнс считал очень плохой идеей позволить этим рынкам, где спекулянты проводили время, гоняясь друг за другом, навязывать важные бизнес-решения: «Когда развитие инфраструктуры целой страны становится побочным продуктом жизнедеятельности казино, скорее всего, здесь что-то не так».

Примерно к 1970-м наука о финансовых рынках, кажется, была захвачена вольтеровским доктором Панглоссом, который настаивал на том, что мы живем в лучшем из миров, где все имеет причину и следствие. Разговоры об иррациональности инвесторов, о пузырях, о разрушительной спекуляции фактически испарились из академического дискурса.

Доминировала «гипотеза эффективного рынка», которую продвигал Юджин Фама из Чикагского университета. Она гласит, что финансовые рынки оценивают активы строго по их реальной стоимости, исходя из всей доступной информации. Например, цена акций компании всегда тщательно отражает ее ценность, исходя из имеющейся информации относительно доходов компании, ее деловых перспектив и так далее.

К восьмидесятым годам финансовые экономисты, особенно Майкл Дженсен из Гарвардской школы бизнеса, утверждали, что поскольку рынки всегда ставят верную цену, то лучшее, что могут сделать главы корпораций, – не для себя самих, а для экономики, – это повышать ценность своих акций. Другими словами, финансовые экономисты верили, что мы должны отдать развитие экономической структуры государства во власть того, что Кейнс называл «казино».

Сложно спорить с тем, что эта трансформация в науке была обусловлена внешними событиями. Действительно, воспоминания о 1929-м постепенно таяли, но рынки сначала играли на повышение, с множеством примеров неумеренных спекуляций, а потом они начинали играть на понижение.

В 1973 – 1974 гг., например, акции потеряли 48% своей стоимости. Да и обвал акций в 1987-м, когда индекс «Доу» упал примерно на 23% за один день по совершенно неясной причине, должен был вызвать хотя бы легкие сомнения в рациональности рынка.

Впрочем, эти события, которые Кейнс счел бы доказательством ненадежности рынков, не смогли справиться с красотой идеи.

Теоретическая модель, которую разработали финансисты, допустив, что всякий инвестор рационально выдерживает баланс «риск против прибыли» – так называемая модель оценки долгосрочных активов, или CAPM (Capital Asset Pricing Model), – поразительно стройна и, если вы примете ее допущения, еще и очень полезна.

Она не только подсказывает, как выбирать портфель, она подсказывает, как оценивать деривативы – сделки поверх сделок. Стройность и польза новой теории привели к серии Нобелевских премий ее создателям, а многие ее последователи получили награды на рынке. Вооруженные новыми моделями и внушительными математическими способностями (все больше тайн CAPM требовало вычислений, доступных разве что ученому-физику) средней руки профессора из бизнес-школ могли стать (и становились) большими учеными на Уолл-Стрит, получая соответствующие зарплаты.

Честно говоря, финансовые теоретики приняли гипотезу эффективного рынка не только потому, что она была элегантна, удобна и прибыльна. Они собрали довольно много статистических данных, которые сначала казались очень многообещающими. Но эти данные были странно однобоки. Финансовые экономисты редко задавались, казалось бы, очевидным вопросом (на который, впрочем, нелегко ответить): «имеют ли смысл такие цены на активы, если учитывать, например, такие основополагающие вещи из реального мира, как доходы?» Вместо этого они спрашивали только, имеют ли смысл цены на акции, учитывая другие цены на акции.

Ларри Саммерс, который сейчас занимает пост главного советника по экономике в администрации Обамы, однажды поддразнил профессоров-финансистов, придумав метафору о «кетчупных экономистах», которые «доказали, что бутылка кетчупа в 500 мл стоит в два раза дороже, чем бутылка кетчупа в 250 мл» и сделали из этого вывод, что рынок кетчупа работает совершенно эффективно.

Но ни эти насмешки, ни более вежливая критика от экономистов вроде Роберта Шиллера из Йельского университета, не возымели особого эффекта. Финансовые теоретики продолжали считать, что их модели в целом являются верными, и так же считали очень многие люди из тех, кто принимал важные решения во всем мире. Не последним из них был Алан Гринспен, тогда председатель Федеральной резервной системы и многолетний сторонник финансовой дерегуляции.

Причины его склонности закрывать глаза на предупреждающие сигналы об опасности низкокачественного кредитования или игнорировать все более угрожающий по размерам жилищный «пузырь» лежали, по большей части, в уверенности, что в современной финансовой экономике все под контролем.

В 2005 году произошел очень характерный случай на юбилейной конференции в честь пребывания Гринспена в должности: один смелый докладчик по имени Рагхурам Раджан (удивительно, но он был из Университета Чикаго) представил доклад, предупреждающий о том, что финансовая система берет на себя потенциально опасный уровень риска. Его доклад был жестоко обсмеян почти всеми присутствующими.

Включая, кстати, Ларри Саммерса, который назвал его предупреждения «ничем не подкрепленными».

Однако в октябре прошлого года Гринспен признал, что он «шокирован и не в силах поверить» в то, что «все здание его интеллектуальных воззрений рухнуло».

А так как падение здания интеллектуальных воззрений Гринспена одновременно оказалось и падением объективно существующих мировых рынков, результатом стала жестокая рецессия – худшая, по многим показателям, со времен Великой депрессии.

Что же должны сделать политики? К сожалению, макроэкономика, которая, по идее, должна была дать пример решения проблем хромающей экономики, сама была повреждена.

ПРОБЛЕМЫ С МАКРОЭКОНОМИКОЙ

«Мы навлекли на себя колоссальные неприятности, не справившись с управлением тонкой и сложной машиной, механизмы работы которой мы не до конца понимаем. Результат таков, что богатство и процветание могут стать недостижимыми на какое-то, может быть, довольно долгое время».

Так писал Джон Мейнард Кейнс в статье «Великое падение 1930-х», в которой он пытался объяснить причины случившейся катастрофы. Для всего мира богатство и процветание тогда в самом деле оказались на весьма долгое время недостижимым: понадобилась Вторая мировая война, чтобы Великая депрессия окончательно ушла в прошлое.

Почему диагноз Кейнса относительно Великой депрессии как «колоссальных неприятностей» был сначала таким убедительным, но позже, около 1975 года, экономисты разделились на два воюющих лагеря?

Я люблю объяснять суть кейнсианской экономики на примере реальной истории, которую можно воспринимать также и как притчу: расскажем игрушечную версию тех потрясений, которые могут произойти с целой экономикой. В качестве объекта возьмем «Капитолийский кооперативный детский сад».

Этот кооператив, история которого изложена в статье 1977 года, опубликованной в The Journal of Money, Credit and Banking, объединил примерно 150 молодых семей, которые согласились по очереди сидеть с детьми других семей, когда кто-то из родителей хотел провести свободный вечер. Чтобы гарантировать, что каждая из пар выполнит равную долю своих обязанностей по сидению с детьми, кооператив выпустил специальные купоны. Они были напечатаны на плотном картоне, и каждый из них давал владельцу право на получение получаса услуги по присмотру за их ребенком. При вступлении члены ассоциации получали по 20 купонов и должны были вернуть такое же количество купонов, если хотели выйти из ассоциации.

К сожалению, выяснилось, что многие члены ассоциации хотели обладать запасом более чем в 20 купонов, – на случай, если им понадобится освободить для себя несколько вечеров подряд. В результате мало кто хотел использовать свои купоны, и много кто хотел сидеть с детьми, так чтобы запас купонов пополнялся. Но так как возможность посидеть с детьми возникала только тогда, когда кто-то хотел уйти на вечер, то получалось так, что найти работу сиделки было крайне сложно. Это, в свою очередь, привело к тому, что члены объединения имели еще меньше возможности выбраться на вечер, что делало возможность заработать купоны еще более редкой...

Короче говоря, в кооперации наступила рецессия.

Что скажете об этой истории? Не надо говорить, что она глупая и банальная, – экономисты часто используют примеры малого масштаба для иллюстрации глобальных проблем, и они правы: еще Адам Смит заметил корни экономического прогресса в работе фабрики по производству булавок.

Вопрос в том, является ли вышеизложенная история, в которой рецессия возникает из-за недостатка спроса (не хватает спроса на услугу по сидению с детьми, чтобы обеспечить «работу» всем, кто хочет ее получить), метафорой сущности реальной рецессии?

Сорок лет назад большинство экономистов согласились бы с этой интерпретацией. Но с тех пор макроэкономика разделилась на две большие фракции: экономисты «морской воды» (в основном, из университетов Америки на побережьях), которые более или менее солидарны с Кейнсом во взглядах на причины рецессии, и «пресноводные» экономисты (в основном, из университетов внутренней части страны), которые считают взгляды Кейнса чепухой.

«Пресноводные», в сущности, являются неоклассическими пуристами. Они верят в то, что настоящий экономический анализ начинается с предпосылки, что люди рациональны и рынки работают. По их мнению, глобальный недостаток спроса невозможен, поскольку цены всегда самопроизвольно урегулируются, и предложение совпадет со спросом.

Если люди хотят больше купонов на сидение с детьми, то ценность этих купонов будет расти: скажем, с 30 до 40 минут сидения с детьми за купон; то есть стоимость часа сидения с детьми упадет с двух купонов до 1,5. И это и будет решением проблемы: покупательная способность купонов в обороте поднимется, люди не будут чувствовать потребности больше запасать, и рецессии не возникнет.

Но разве рецессии не выглядят как периоды времени, когда на всех, кто желает работать, просто не находится достаточно рабочих мест? Первый взгляд может обмануть, отвечают «пресноводные» экономисты. Стабильная экономика в их трактовке устроена так, что полный крах спроса невозможен и, значит, его и не происходит.

«История подтвердила, что кейнсианство ложно», – подвел итог спору экономист Кокрейн из Университета Чикаго.

ТУПОКОНЕЧНИКИ И ОСТРОКОНЕЧНИКИ

Однако рецессии все же происходят. Почему же? В 1970-х годах ведущий на тот момент «пресноводный» экономист, Нобелевский лауреат Роберт Лукас, утверждал, что причинами рецессий становилась временная путаница: рабочие и компании не могли сразу осознать глобальные изменения в уровне цен в их конкретном бизнес-контексте из-за инфляции или дефляции. И Лукас предупреждал о том, что любая попытка борьбы с деловым циклом будет контрпродуктивной: политика активизации экономики только приведет к большему хаосу.

При этом в 1980-х годах даже очень ограниченное согласие с идеей, что рецессии – это плохо, было отвергнуто большинством «пресноводных» экономистов. Вместо этого новые лидеры движения, особенно Эдвард Прескотт, тогда работавший в университете Миннесоты (на территории этого штата более 10 000 пресных озер), говорил, что колебания цен и уровня спроса на самом деле никак не были связаны с деловым циклом. Более того, деловой цикл отражает колебания в уровне технологического прогресса, которые усилены рациональной реакцией работающих, так как они склонны работать больше, когда условия работы благоприятны, и меньше – когда они неблагоприятны.

Безработица, в рамках этой концепции, – добровольное решение рабочих сделать перерыв. В таких терминах вся идея кажется идиотской – получается, что Великая депрессия на самом деле была Великим отгулом?

По правде говоря, мне кажется, что идея действительно глупая. Но основная предпосылка «реального делового цикла» Прескотта была обоснована сложными математическими моделями, наложенными на реальные данные с помощью сложных техник из арсенала статистики, поэтому теория стала самой влиятельной в преподавании экономики во многих университетах страны. В 2004 году вследствие популярности теории Прескотт получил свою Нобелевскую премию вместе с Финном Кидландом из Университета Карнеги-Меллона.

Когда «пресноводные» экономисты были пуристами, «приморские» склонялись к прагматике. Такие экономисты, как Грегори Мэнкью из Гарварда, Оливье Бланшар из MIT и Дэвид Ромер из Университета Калифорнии в Беркли признавали, что сложно примирить с неоклассической теорией кейнсианский подход к рецессиям. Им слишком сложно было отвергнуть доводы в пользу того, что рецессии на самом деле являются следствием изменения спроса.

Поэтому они были готовы отказаться от гипотезы о совершенных рынках или о совершенной рациональности, или от обеих гипотез. И добавить достаточно несовершенства, чтобы получить более или менее кейнсианский взгляд на рецессии. С точки зрения «приморских» экономистов, активный подход к борьбе с рецессиями был желателен.

Но все же те, кто называли себя неокейнсианцами, подверглись обаянию теории про рациональных индивидов и совершенные рынки. Они старались сделать так, чтобы их отклонения от ортодоксальной неоклассической теории были минимальны. Это означало, что в лидирующих моделях экономики не было места для таких понятий, как «пузыри» и «крах банковской системы».

Тот факт, что подобные вещи в реальном мире все же происходят (к примеру, в большей части Азии в 1997 – 1998 гг. был ужасный финансовый и макроэкономический кризис, и в Аргентине в 2002 году был экономический спад масштаба депрессии), никак не отражался в мэйнстриме неокейнсианской экономической мысли.

Можно подумать, что из-за различий в воззрениях между «пресноводными» и «приморскими» экономистами, они должны были бы постоянно «бодаться» друг с другом относительно экономической политики. Однако, удивительно, но в период между 1985 и 2007 годами споры между ними, в основном, были теоретическими и никак не отражались на принятии решений.

Причина, как мне кажется, была в том, что неокейнсианцы, в отличие от реальных кейнсианцев, не считали, что фискальная политика – изменения в государственных расходах или налогах – может применяться для борьбы с рецессиями. Они считали, что монетарная политика, управляемая технократами из Федерального резерва, может обеспечить здоровье экономики.

На праздновании 90-летнего юбилея Милтона Фридмана Бен Бернанке, который ранее был профессором в Принстоне (и в целом неокейнсианцем по взглядам), а к тому времени ставший членом правления Федеральной резервной системы, заявил о Великой депрессии следующее: «Вы правы. Это мы ее допустили. Мы очень виноваты. Но, благодаря вам, ничего подобного никогда не повторится». С его точки зрения, все, что нужно, чтобы избежать депрессий, – мудрый Федеральный резерв.

И до тех пор, пока руль макроэкономики был в руках маэстро Гринспена – без кейнсианских программ стимулирования – «пресноводным» экономистам не на что было жаловаться. (Они не верили, что монетарная политика приносит какую-то пользу, но и не считали, что от нее может быть серьезный вред.)

Понадобилось случиться кризису, чтобы вскрылось, как мало общего во взглядах обеих школ.

НЕ ЖДАЛИ

В экономических дискуссиях последнего времени, полных раскаяния, постоянно повторяется одна и та же фраза: «никто не предполагал... ». Это фраза, которую обычно произносят о катастрофах, которые можно и нужно было бы предсказать. Вообще-то, эта катастрофа и была предсказана горсткой экономистов, которых дружно осмеяли за их взгляды.

Взять, к примеру, резкий взлет и падение цен на недвижимость. Некоторые экономисты, особенно Роберт Шиллер, выявили этот пузырь и предупреждали об опасных последствиях его возможного схлопывания. Однако руководящие круги не смогли разглядеть очевидной опасности. В 2004 году Алан Гринспен отказался обсуждать пузырь на рынке недвижимости. «Общенациональное сильное искажение цен очень маловероятно», – сказал он. «Рост цен на недвижимость, – заявлял Бен Бернанке в 2005 году, – в целом отражает динамику главных экономических показателей».

Как они могли пропустить пузырь? Справедливости ради надо сказать, что процентные ставки были необычно низкими, и это частично объясняет рост цен. Возможно, Гринспен и Бернанке также хотели подчеркнуть успех Федерального резерва в деле вывода экономики из рецессии 2001 года. Предположение, что большая часть этого успеха основывалась на создании монструозного пузыря, испортило бы всем праздник.

Помимо прочего, существовало еще и общее убеждение в том, что пузырей просто вообще не бывает.

Поразительно, но если перечитать сейчас тексты речей и статей Гринспена, то его заверения не были основаны на фактах, – только на априорном допущении, что в сфере недвижимости просто не может возникнуть пузыря.

И теоретики финансов были еще тверже убеждены в этом. В 2007 году Юджин Фама, основоположник гипотезы «эффективного рынка», сказал в интервью: «Слово «пузырь» просто бесит меня». И начал объяснять, почему следует доверять рынку недвижимости: «Рынки недвижимости не очень ликвидны, однако, люди крайне осторожны, когда речь идет о покупке домов. Обычно это самая большая инвестиция в их жизни, поэтому они внимательно оценивают обстановку и сравнивают цены. Да и сам процесс заключения сделки проходит долго и обстоятельно».

Действительно, обычно люди, желающие купить дом, внимательно изучают цены, то есть они сравнивают цену на возможную покупку с ценами на другие дома. Но это ничего не говорит о том, действительно ли цены на недвижимость вообще как-то обоснованы. Бутылка кетчупа в 500 мл стоит в два раза дороже, чем бутылка кетчупа в 250 мл, и поэтому экономисты утверждают, что цены на кетчуп правильные.

Короче говоря, вера в эффективные финансовые рынки привела к тому, что многие, если не большинство экономистов, не разглядели возможности появления самого большого финансового пузыря в истории. Теория эффективного рынка также сыграла важную роль в изначальном раздувании этого пузыря.

После того как невыявленный вовремя пузырь лопнул, вскрылась реальная степень риска активов, ранее считавшихся абсолютно надежными, и финансовая система продемонстрировала свою хрупкость.

Собственность домашних хозяйств США стоимостью $13 млрд просто испарилась, будто ее и не было. Исчезло более шести миллионов рабочих мест, и уровень безработицы достиг высочайшей отметки с 1940 года.

Так какие меры по выводу из кризиса может нам предложить современная экономическая теория? И можно ли ей вообще доверять?

ФРС БЕЗ ПАТРОНОВ

В период между 1985 и 2007 гг. в макроэкономике воцарилось мнимое перемирие. То время стало временем Великой Умеренности – длительного периода, когда инфляция была низкой, и рецессии протекали довольно мягко. «Приморские» экономисты считали, что у Федерального резерва все под контролем. «Пресноводные» экономисты не думали, что действия Федерального резерва вообще могут привести к чему-то хорошему, но не слишком противились имеющемуся порядку.

Кризис положил конец этому подобию мира. Внезапно оказалось, что узкой, технократической политики, которая устраивала обе стороны, недостаточно. Нужда в более широком регулировании привела к тому, что старый конфликт ожил с невиданной прежде остротой.

Почему же этой узкой, технократической политики управления было недостаточно? Если одним словом, то ответ – «ноль».

В период обычной рецессии Федеральный резерв регулирует ее, скупая у банков векселя казначейства – краткосрочные государственные долговые бумаги. Это приводит к тому, что процентные ставки по государственным долговым бумагам падают, инвесторы, желающие получать более высокие процентные ставки, ищут другие возможности, другие активы, поэтому процентные ставки по другим видам активов также падают. В результате эти более низкие ставки – в обычном случае – возвращают экономику на прежние позиции.

Именно так Федеральный резерв справлялся с рецессией, начавшейся в 1990 году, снизив краткосрочные процентные ставки с 9% до 3%. Во время рецессии 2001 года ставки упали с 6,5% до 1%. И с текущей рецессией они попытались поступить аналогично – снизив ставки с 5,25% до нуля.

Но тут выяснилось, что нулевая процентная ставка недостаточно низка, чтобы справиться с рецессией. А Федеральный резерв не может опустить ее ниже нуля, так как уже при ставке около нуля инвесторы начинают запасать денежные средства и перестают выдавать их в кредит. Поэтому к концу 2008 года, со ставкой в районе «нуля как нижней границы» (как говорят макроэкономисты) и при все более углубляющейся рецессии стандартные средства монетарной политики утратили силу и смысл.

И что теперь? Это – второй раз, когда Америка оказалась со ставкой на уровне «ноль как нижняя граница», и первый раз был во время Великой депрессии. А ведь именно наблюдение, что у процентных ставок есть нижняя граница, привело Кейнса к отстаиванию идеи об увеличении правительственных расходов: когда монетарная политика неэффективна и невозможно убедить частный сектор увеличить расходы, то свою роль в поддержке экономики должен сыграть государственный сектор. Фискальное стимулирование – это кейнсианский ответ на депрессивную ситуацию в экономике, подобную той, в которой мы сейчас.

Именно такой кейнсианский способ мышления лежит в основе экономической политики администрации Обамы, и потому «пресноводные» экономисты в ярости. Двадцать пять лет они терпели попытки Федерального резерва управлять экономикой, но полноценный кейнсианский пакет мер – это принципиально другое дело.

Ранее, в 1980 году, Лукас из университета Чикаго написал, что кейнсианская экономическая теория была такой смехотворной, что «на исследовательских семинарах больше никто не принимает кейнсианские теории всерьез, слушатели сразу начинают перешептываться и хихикать». Теперь признать, что, по большому счету, Кейнс оказался прав, будет слишком большим унижением.

Поэтому Кокрейн из Университета Чикаго был в бешенстве от идеи, что правительственные расходы могут смягчить течение нынешней рецессии. Он заявил: «Это противоречит всему, чему учат студентов экономики в университетах, начиная с 1960-х годов. [Кейнсианские идеи] – это сказки, которые доказанным образом не имеют под собой оснований. Очень успокаивает в минуту стресса вспомнить сказки, которые нам читали в детстве, но это не делает их более правдивыми».

(Можно заметить, насколько велик разрыв между «приморскими» и «пресноводными» экономистами: Кокрейн даже не верит, что кто-либо может учить студентов идеям, которые, вообще-то, преподаются в университетах вроде Принстона, MIT и Гарварда.)

ЭКОНОМИСТЫ В ЗАЗЕРКАЛЬЕ

В то же время, «приморские» экономисты, все это время успокаивавшие себя тем, что великий раскол в экономике сократился, были шокированы осознанием того, что «пресноводные» экономисты, оказалось, вообще их не слушали. «Пресноводные», яростно ругающие идею стимулирования, не были похожи на ученых, которые внимательно взвесили аргументы Кейнса и нашли их недостаточными. Скорее, они были похожи на людей, которые вообще не понимали Кейнса, а просто воскрешали ошибочные идеи начала 1920-х годов и воображали, что говорят что-то революционное и глубокомысленное.

И забытыми оказались не только идеи Кейнса. Брэд Делонг из университета Калифорния, Беркли, указал в своей горестной статье об «интеллектуальном крахе» Чикагской школы, что текущее состояние этой школы связано с полнейшим отрицанием идей Милтона Фридмана.

Фридман считал, что для стабилизации экономики нужно использовать политику Федерального резерва, а не правительственные расходы, но он никогда не утверждал, что увеличение правительственных расходов не может положительно влиять на уровень занятости. На самом деле, если перечитать работу Фридмана 1970 года, суммирующую его идеи, – «Теоретические основы монетарного анализа» – поражаешься тому, насколько «кейнсианской» она кажется.

Безусловно, Фридман никогда не соглашался с идеей, что массовая безработица отражает добровольный отказ от работы, или что рецессии, на самом деле, благоприятны для экономики. А именно это заявляет текущее поколение «пресноводных» экономистов.

К примеру, Кейси Маллиган из университета Чикаго предполагает, что уровень безработицы так велик, потому что многие просто выбирают не работать: «Сотрудники получают денежные вознаграждения, которые провоцируют их не работать... растущая безработица объясняется в большей степени сокращением предложения труда (то есть, желанием людей иметь работу), и в меньшей степени спросом на труд (то есть, количеством рабочих мест)».

Маллиган предположил, что люди выбирают остаться безработными, потому что это увеличивает их шансы получения государственной помощи по ипотеке. И Кокрейн также заявляет, что высокая безработица – это хорошо: «Рецессия очень полезна. Пусть те люди, которые всю жизнь заколачивали гвозди в Неваде, займутся чем-нибудь другим».

Лично я считаю, что это – какой-то бред. Зачем нужно устраивать массовую безработицу в целой стране, если вы хотите, чтобы плотники из Невады куда-нибудь переехали? Как можно всерьез заявлять, что 6,7 миллионов рабочих мест пропали, потому что всё меньше американцев хотят работать?

То, что «пресноводные» экономисты загонят себя в этот тупик, неизбежно: если начинать с предположения, что люди совершенно рациональны, а рынки совершенно эффективны, то в итоге вы неизбежно придете к выводу, что безработица добровольна, а рецессии желательны.

Кризис заставил «пресноводных» экономистов мыслить абсурдно, но и «приморских» экономистов он поверг в переоценку ценностей. Их теоретическая основа, в отличие от Чикагской школы, допускает как вынужденную безработицу, так и считает ее нежелательной. Но и неокейнсианские модели, которые лидировали в преподавании и исследовательских подходах, допускали, что люди совершенно рациональны, а рынки совершенно эффективны.

Чтобы уместить масштаб наблюдаемого спада в свои модели, неокейнсианцам необходимо ввести какую-то поправку, которая по неустановленным причинам временно уменьшает расходы частного сектора (я в некоторых моих работах сделал ровно то же самое). И если анализ текущей ситуации опирается на эту странную поправку, то насколько мы можем доверять предсказаниям имеющихся моделей о том, что нас ожидает?

В общем, макроэкономика находится не в лучшем состоянии. Можем ли мы выяснить что-то кроме этого, обратившись к нашей экономической науке?

ПОВЕДЕНЧЕСКАЯ ЭКОНОМИКА

Как у научной дисциплины, у экономики большие проблемы, потому что экономисты вообразили идеальную, гладкую рыночную систему. Если мы хотим вернуть былую репутацию, то экономике придется переориентироваться на куда менее заманчивый образ. Образ рыночной экономики, у которой есть ряд преимуществ, но которой приходится прорываться сквозь ряд проблем и шероховатостей.

Хорошая новость: нам не придется начинать с нуля. Даже в лучшие времена экономики «идеального рынка» было проделано очень много исследований о том, как именно реальная экономика отличается от теоретического идеала. Вероятно, сейчас должно произойти (и уже происходит) перемещение экономики «проблем и шероховатостей» с периферии экономической науки в ее центр.

Одна из хорошо развитых школ, вполне отражающая тот образ мысли, о котором я говорю, – поведенческая теория финансов.

Практики этого подхода делают акцент на двух вещах. Во-первых, многие реальные инвесторы не слишком похожи на бездушные ЭВМ теории эффективных рынков: они подвержены стадному поведению, припадкам иррационального расточительства и неоправданной паники.

Во-вторых, даже те из них, которые пытаются основывать свои решения на холодном расчете, зачастую обнаруживают, что у них это не получается: проблемы доверия и нехватки возможностей, чтобы предоставить залог, заставляют их двигаться вместе с «толпой».

По первому пункту: даже в лучшие времена гипотезы эффективного рынка было очевидно, что многие живые инвесторы совсем не действуют так рационально, как это предполагают теоретические модели.

Ларри Саммерс однажды начал статью по финансам с фразы: «ИДИОТЫ ЕСТЬ. Посмотрите вокруг».

Но о каких именно идиотах мы сейчас говорим? (Впрочем, в академической литературе предпочитают термин «noise traders», то есть игроки, не смотрящие на фундаментальные факторы, а руководствующиеся только стадным чувством и теханализом).

Поведенческая теория финансов, основанная на более широкой теории поведенческой экономики, пытается ответить на этот вопрос, сопоставляя очевидную иррациональность поведения инвесторов и хорошо известные погрешности работы человеческого сознания.

К таковым относится, например, тенденция больше обращать внимание на небольшие убытки, чем на небольшие прибыли, или же готовность экстраполировать локальное явление на общую картину (к примеру, из того факта, что цены на недвижимость в последние несколько лет росли, делать вывод, что они продолжат расти и дальше).

До кризиса защитники теории «эффективного рынка», такие, как Юджин Фама, отвергали доводы поведенческой теории как набор «забавных фактов», не имеющих прикладного значения. Этого подхода все труднее придерживаться теперь, когда лопнул – и взрыв этот сотряс всю мировую экономику – огромный пузырь, который экономисты поведенческой школы своевременно выявили.

К примеру, Роберт Шиллер из Йельского университета ставил его в ряд имевших и ранее место явлений «иррационального расточительства».

Давайте предположим, что идиоты, и правда, существуют. Насколько значимо для экономики их наличие? Милтон Фридман в очень известной работе 1953 года заявлял, что не слишком: умные инвесторы зарабатывают деньги, покупая, когда идиоты продают, и продавая, когда идиоты покупают. Таким образом рынки стабилизируются.

Но поведенческая теория финансов утверждает, что Фридман ошибался, что финансовые рынки зачастую оказываются глубоко нестабильными, и прямо сейчас этот взгляд довольно сложно опровергнуть.

Может быть, самой важной работой по этому поводу была статья Андрея Шлейфера из Гарварда и Роберта Вишни из Чикаго, напечатанная в 1997 году, которая пыталась формализовать старый афоризм «рынок может остаться иррациональным дольше, чем вы сможете оставаться платежеспособным».

Как они указали, арбитражерам – людям, которые должны покупать дешево и продавать дорого, – нужен для этого капитал. А сильное падение цен на активы, которое, возможно, никак не скажется на глобальных показателях, может просто разорить их. Как результат, «умные инвесторы» вытеснены с рынка, и цены уходят в штопор.

Нынешний финансовой кризис кажется лучшим наглядным пособием по опасностям финансовой нестабильности. И ключевые идеи, лежащие в основе моделей по финансовой нестабильности, доказали свою актуальность для экономической политики. Концентрация на остаточном капитале финансовых учреждений помогла принять меры после краха Lehman. И есть ощущение (скрестите пальцы!), что эти действия успешно предотвратили новый, еще более страшный финансовый кризис.

Тем временем посмотрим, что же у нас с макроэкономикой? Недавние события достаточно однозначно опровергли идею, что рецессии – оптимальный ответ на колебания темпа технического прогресса. Даже стандартные неокейнсианские модели не предполагают возможности кризиса, похожего на текущий, потому что все эти модели в большей или меньшей степени основывались на предпосылке «эффективного рынка» при суждении о финансовом секторе.

Хотя были и исключения.

Одна линия экономической теории, которую основал не кто иной, как Бен Бернанке, работая совместно с Марком Гертлером из Нью-Йоркского университета, делала упор на то, что отсутствие достаточного обеспечения может негативно влиять на способность компаний мобилизовать средства и находить инвестиции.

Связанное с этим направление теории, над которой, в основном, работает мой коллега из Принстонского университета Нобухиро Киётаки, а также Джон Мур из Лондонской школы экономики, утверждает, что цены на такие активы, как недвижимость, могут испытывать самоподдерживающиеся спады, которые, в свою очередь, подставляют под удар всю экономику в целом. Но до сих пор влияние неправильно функционирующей финансовой системы не было в центре внимания даже кейнсианской экономической теории. Очевидно, теперь все изменится.

В любом случае, похоже, кейнсианские воззрения остались единственными достойными внимания.

ЗАНОВО ОТКРЫВАЯ КЕЙНСА

Вот что, я думаю, нужно делать экономистам. Во-первых, им следует признать тот неприятный факт, что финансовые рынки очень далеки от совершенства, что они подвержены исключительного масштаба заблуждениям и безумству толпы.

Во-вторых, им требуется признать – и это будет очень сложно тем, кто хихикал над теориями Кейнса, – что кейнсианство остаётся лучшей из имеющихся теорий о природе рецессий и депрессий.

В-третьих, им придется приложить все возможные усилия, чтобы включить финансовый сектор в макроэкономическую картину.

Многим экономистам эти изменения покажутся очень неприятными. Пройдет много времени, пока новые, более реалистичные подходы к финансам и макроэкономике смогут предложить ту ясность, полноту понимания и интеллектуальную красоту, которой отличается неоклассическая теория. Некоторым экономистам будет сложно отвергнуть неоклассицизм, несмотря на его полный провал в объяснении крупнейшего экономического кризиса за три четверти века.

Нынешний период заставляет вспомнить высказывание Генри Л. Менкена: «Для любой человеческой проблемы всегда можно найти легкое решение – изящное, правдоподобное и ошибочное».

Если говорить о «слишком человеческой» проблеме рецессий и депрессий, экономистам придется проститься с изящным, но ошибочным ее решением, предполагающим, что люди всегда рациональны, и рынки работают идеально.

Взгляд на проблему, который сейчас рождается, по мере того, как наша наука переосмысливает свои основы, может быть, не слишком сфокусирован; картина точно будет не слишком изящной; но нам остается надежда, что, может быть, в этот раз оно будет хотя бы немножечко верным.

 

Пол Кругман, лауреат Нобелевской премии

New York Times

Перевод Slon.ru

Чтобы оставить комментарий Вам надо зарегистрироваться или войти

комментарии   
  •  
  •  

RE: Почему экономическая наука бессильна

2 » 11.09.2012 17:47

Пацан гонит! Такого кризиса еще не было. Это кризис сверхдолгов. И выхода два: война для сжигания долгов и гиперинфляция доллара(а амерам жутко не хочется жить в бедности). Если поднять доходность трешевок до 3,5 % годовых, то амеры весь бюджет будут отдавать кредиторам. Вот отсюда и низкие ставки и вливание капусты(которое идет на спекуляции биржевые) а не в экономику. Нет расширяющегося спроса для роста экономики, строительства новых мощностей, наема работников...
Эта модель не имеет перспектив, тут Маркс был прав и разрабатываются модели с частичным регулированием производства, как при социализме.

РАЕ
  • Ukraine  Uzhhorod

  •  
  •  

RE: Почему экономическая наука бессильна

1 » 11.09.2012 11:29

Странно, но он ни разу не упомянул теории К.Маркса, которая четко объясняет кризисы капиталистической рыночной экономики. Страшно прогнозировать конец капитализма, который дает таким вченым-экономистам миллионные зарплаты?

Борис
  • Ukraine  Kiev

Факты

Последние

Популярные

Избранное

РАСПАД: Двадцатилетие суицидальной лжи - 1

РАСПАД: Двадцатилетие суицидальной лжи - 1

Мы привыкли существовать в состоянии вялотекущего конца света в отдельно взятой стране. И при этом к...

Клинический случай свидомизма

Клинический случай свидомизма

«Свидоми» сами перекрывают себе доступ к информации, отрицающей их догмы. Они не читают книги и стат...

Эксперты США утверждают, что для 83% украинцев родной язык – русский

Эксперты США утверждают, что для 83% украинцев родной язык – русский

Уже сейчас можно со всей очевидностью констатировать, что ПОДАВЛЯЮЩАЯ ЧАСТЬ НАСЕЛЕНИЯ УКРАИНЫ НЕ ЖЕЛ...

Что должен знать каждый об украинцах

Что должен знать каждый об украинцах

Украинцы — это партия, куда принимают, записывают, исключают, вычеркивают по партийному, а не по нац...

К вопросу об украинском коллаборационизме

К вопросу об украинском коллаборационизме

Один из сегодняшних ученых-бандерофилов М.Коваль сильно сокрушался: дескать, немцы так подставили св...

РАСПАД: Ложь украинской евроинтеграции

РАСПАД: Ложь украинской евроинтеграции

Годы независимости, так или иначе, отождествляются в массовом сознании населения с разрухой, обнищан...

«Староукраинский» язык «конституции» Филиппа Орлика

«Староукраинский» язык «конституции» Филиппа Орлика

Во-первых, выясняется, что Пылып Орлик и не подозревал, что он – Пылып! И начало документа, и личная...

Украинский кризис глазами грека

Украинский кризис глазами грека

После распада СССР, в этой парадигме мышления Россия сама отдала на откуп украинским националистам ч...

РАСПАД: Украинский лимитроф в геополитическом раскладе Евразии - 1

РАСПАД: Украинский лимитроф в геополитическом раскладе Евразии - 1

Сама по себе Украина не имеет значения ни в политическом, ни в экономическом, ни в технологическом, ...

Как произошло слово «украинцы»

Как произошло слово «украинцы»

Костомаров в 1874 г. писал: «В народной речи слово «украинец» не употреблялось и не употребляется в ...

К украинской проблеме

К украинской проблеме

Единая русская культура послепетровского периода была западнорусской, украинской по своему происхожд...

Позвольте Украине самоубиться

Позвольте Украине самоубиться

С Украиной не надо сражаться. Украина уже давно сражается. Сама с собой. Причём с дикой яростью и ос...

Убийственная «злука» двух украйн

Убийственная «злука» двух украйн

Малороссы и галицийцы… разные генетически, антропологически, культурно и духовно. В силу исторически...

Теги

Ukraina как геополитический
проект Запада
UKRAINA: от мифа к катастрофе авиапром АЛЬТЕРНАТИВА альтернатива проекту Ukraina антисемитизм антихристианство армия Ассоциация с ЕС Афганистан бедность безвиз Белоруссия Бильдербергский клуб Ближний Восток Болгария Венгрия Виктор Янукович Владимир Путин власть ВО Свобода война вооружения ВТО выборы Газпром галицийская окрэмишньость Галиция гастарбайтеры гендерное и сексуальное геополитика Германия глобализация ГМК Украины голодомор Греция Грузия двойное гражданство деградация демография демократия денацификация Дмитрий Медведев Донбасс Евразийский союз евроинтеграция Евромайдан Европейский Союз журналистика западное общество здравоохранение Зона свободной торговли с ЕС идентичность идеология идеология свидомизма империя интервью Иран искусство история как и зачем создавали мову как придумывали и создавали
украинцев
Католическая церковь Китай клуб «Альтернатива» коррупция кризис криминал Крым культура культурное единство
великорусов малорусов и
белорусов
Латвия Латинская Америка либерализм Ливия Литва литература личности манипуляция сознанием массовые беспорядки машиностроение Украины МВФ методы миграция мировой кризис мораль НАТО наука Нафтогаз неонацизм несостоявшееся государство нефть Новороссия НПО образование общество потребления общечеловеческие ценности олигархи оранжоиды ОУН и УПА Польша поэзия православие Православная церковь предательство прибалтика природный газ провокация происхождение и значение
слов москаль и Московия
происхождение и значение
слова Малороссия
происхождение и значение
слова Русь
происхождение и значение
слова украинец
происхождение и значение
слова украйна
промышленность Украины психология психология свидомого
украинца
равенство и неравенство РАСПАД революция режим Зеленского режим Порошенко режим Януковича реформы Россия русофобия Русская весна Русский Дух Русский Мiр русский национализм русский язык свобода слова Святая Русь сельское хозяйство сепаратизм Сербия симулякры Сирия система образования сланцевый газ СМИ Советский Союз сопротивление социальная солидарность социальная сфера специальные операции спецслужбы стратегия США Талергоф и Терезин Таможенный союз Тарас Шевченко терроризм Трамп Турция украинизация украинский национализм украинский неонацизм украинский язык фашизм федерализация философия финансовая система финансы Украины ФРС химпром Украины цветные революции церковь ЦРУ экономика элита энергетика Эстония этническое единство
великорусов малорусов и
белорусов
юмор
Вы находитесь здесь Материалы Статьи Почему экономическая наука бессильна