Альтернатива

Жила я в деревне Люлювка, уезд Горохов [Волынь], вместе с родителями, 12-летним братом и 15-летним парнем, который у нас служил. Две усадьбы, наша и соседняя, отрезаны были от остальной деревни небольшим лесом.

День 16 июля 1943 г. был солнечный и тёплый. В нашем хозяйстве работа шла обычным чередом. Отец с соседями дробил зерна для скота в сарае. Мама что-то делала в огороде, я была у неё. Мне тогда было 7 лет. Баба была на кухне.

Однажды прибежала соседка и закричала: «убивают!» Возникла паника, все растерянно бегали. Мама вбежала в дом, начала упаковывать какие-то вещи в чемоданчик. С тем чемоданчиком побежала к маковому полю и там его спрятала. Я всё время бегала за мамой. Все вместе: родители, брат, парень, что у нас служил, и я побежали в направлении леса. Из леса попали на пшеничное поле. Там услышали выстрелы, стоны и вскрикивания. Мы ползали по полю. Натолкнулись на убегающего 12-летнего кузена, который и остался с нами. Убегая, мы встречали разных людей, между ними рыдающую женщину с отрезанным ухом. Мы шли дальше. Через некоторое время выстрелы утихли. Слышались стоны недобитых. Сели мы на краю пшеничного поля при дороге. Кажется, что мы должны были перейти через дорогу ко второму полю, и поэтому папа выглянул на дорогу. В то время проходил патруль. Прозвучала команда: «Стой!» Спросили, один ли он. Он не мог ничего другого сказать, потому что мы за ним сидели, не было возможности этого скрыть. Приказали выйти и сопроводили домой. Нас было шестеро, а их двое. Мама ослабла, не могла идти, её подталкивали и покрикивали на неё. На другом конце, когда увидели, что нас ведут, подбежали ещё двое бандеровцев.

Когда мы вошли в дом, там всё было разбросано, порушено. В дверях из комнаты в комнату стоял, подперев руками бока, главарь банды. Он был наиболее вооружённый. Мама подошла к нему и стала просить, чтобы нас не убивали. Он рявкнул: «Не разговаривай со мною!» Мама заплакала, раздался выстрел.

Я почувствовала, что лежу на полу. Лежала я тихонько. Слышала, как ходят по комнате, стучат сапогами, разговаривают между собой. Я не почувствовала никакого удара или пули. Я потеряла сознание, потому что после пробуждения мне показалось, что я спала. Мне хотелось пить. Шатаясь, я встала и вышла во двор. Ни на что не обращала внимания. Единственное, чего я хотела, это лечь в корыто, потому что думала, что в нём есть вода. Воды в нём не было, мне сделалось дурно.

Проснулась я в корыте. Все ещё мне хотелось пить. Я встала и увидела ведро возле колодца. В ведре была вода. Я ладонью набирала воду и пила. Вода была тёплая, но я пила. Я вернулась домой и легла в то самое место, где я раньше лежала избитая и сразу же уснула.

Когда я снова проснулась, я чувствовала себя лучше. Я начала ходить и разглядывать где кто лежит убитый. Папа лежал поперек кровати лицом к постели. Его рубашка была вся окровавленная. Мама лежала возле стола, брат за столом, кузен под кроватью. Бабулю убили во дворе. Она с нами не убегала, спряталась в тайнике из ветвей возле дома, но думаю, что она слышала, что происходит, и вышла, и её тоже убили. Везде было полно крови. На мне также. Платьице и волосы были негнущиеся от крови. Мне почему-то захотелось переодеться. Я выбрала себе блузку, которая мне всегда нравилась. Потому что левая рука у меня в локте была пробита насквозь, я знала, что не смогу надеть блузку, хотя и была она с коротким рукавом. Я решила перерезать тот рукав. Взяла ножницы из швейной машины, села на пороге и пробовала резать. Однако я была так слаба, что не смогла поднять ножницы, поднимала, но рука падала вниз.

Во время этого мучения я снова заснула, потому что мне приснилось, что все убитые встали и вышли. Через минуту будто вновь приходит мама и говорит, положив на голову руку: «сиди тут, сиди». В тот момент я оглянулась и увидела, что все лежат, как и лежали, убитые. Это уже не был сон, я точно помню, как, когда я оглядывалась, заболела моя рана, которая была у меня на правой стороне плеча. Тогда уже я вышла перед хатой. Я стояла и пыталась уловить, слышно ли что-то у соседей? У них была большая семья, но никого не было на дворе. Выли только собаки. Я уже знала, что там нет живой души. Так я стояла и думала, что я – одна одинёшенька в целом мире. Я себе представила, что из меня возникнет другой человек и потом все будет по-прежнему.

Мне захотелось есть. Я пошла на кухню. Насыпала в миску немного вишен из корзины и залила их кислым молоком и немного съела. Я вышла перед домом и в тот миг увидела, что из-под леса идут два человека. Я быстро побежала и легла в то самое место, где я лежала предварительно. Лежа, у меня были открыты глаза, и я смотрела. Подошли к окну, и один из них сказал, чтобы я не боялась. Я не двигалась с места. Вошли внутрь, посмотрели и вышли. Через мгновение один из них вернулся, подошел к мне, взял за руку и вывел из хаты. Тот второй стоял под домом и его рвало.

Ходили по двору, заглядывали, чего-то искали. Спрашивали, знаю ли я, где папа что-нибудь закопал. Затем на клумбе перед домом начали копать яму. Когда закончили, отправили меня за куст смородины и там приказали сидеть. Сами вошли в дом. Меня заинтересовала выкопанная яма, и я туда пошла. Через минуту два человека вынесли завёрнутые во что-то трупы и сложили их в могилу. Они думали, что я буду плакать и поэтому спрятали меня в кусты. Я не плакала. Я стояла безо всякой реакции. Когда могилу засыпали, взяли меня за руку и пошли в лес. По дороге я начала блевать теми вишнями, которые я съела.

В лесу один из них остался со мной, а второй ушёл. Через минуту вернулся и сказал, что можно идти. Мы приближались к какой-то хате через огород. Какая-то женщина открыла окно, и быстро усадили меня сквозь него внутрь. На кухне посередине стояла миска с водой. Разрезали на мне платье, обрезали волосы, ломавшиеся от засохшей крови. Помыли меня и перевязали раны. Было их восемь. В двух местах я имела разбитую голову. Остальные раны были на правой стороне грудной клетки и левой руке. Бандит, видимо, ошибся и поэтому не попал в сердце. Когда меня помыли и помазали йодом раны, то положили меня на соломенном матрасе в чулане.

Заботился обо мне в основном тот человек, он менял мне повязки, научил креститься по-украински и говорить «Отче наш». Я знала украинский язык, потому что к моему отцу приходили украинцы, и вскоре я забыла польский язык, я разговаривала исключительно по-украински. На моих опекунов я говорила «Тату» и «Мама». У них была 17-летняя дочь Настя и сын, которого в то время не было (кузина говорит, что он был в УПА*).

Когда я стала здоровой и начала выходить на улицу, мои опекуны говорили знакомым, что я являюсь их племянницей.

Через некоторое время «папа» привез из леса девушку лет 17-18, которую там нашёл. Она не могла ходить. Сейчас думаю, что у неё было воспаление суставов. Она лежала в сарае и стонала от боли. Когда я заносила ей еду, я обращалась к ней по-украински. Она сердилась и ругала меня – почему я не обращаюсь к ней по-польски. Звали её Вацка, она знала моих родителей и меня, но я, как ребёнок, не знала её. Теперь она живет в Познани.

Украинская «мама» брала меня иногда в церковь. Не припомню, чтобы мною кто-то как-то интересовался. Занимался мною в основном «папа». С их дочерью я пасла коров.

Теперь я знаю, что мое пребывание у Войтовичей (так они назывались) перестало быть тайной. Им стали угрожать и они должны были от меня избавиться. С той целью меня усадили на телегу, накрыли соломой, а погоняла лошадь «мама». Приехали мы в соседнее село Бужаны. Там жила польская семья Струтинских – знакомые моих родителей. Дело они уже заранее обсудили, потому что перед домом ожидали две женщины. Украинская «мама» взяла меня на руки и без единого слова передала в руки тех женщин. Мама, плача, села в повозку и ударила по лошадям кнутом. До сегодняшнего дня помню грохот уезжающей телеги. Я начала страшно плакать и кричать: «Мама, не бросай меня!» Долго я плакала, не могли меня успокоить.

На другой день отвели меня к знахарке, которая творила надо мной какие-то чары, молилась, выливала яйцо и бросала угли в воду. Она сказала, что я – перепуганная.

Вскоре я с ними отправилась в Люблинщину. Там меня нашла моя тётя – сестра моей мамы. Ей удалось бежать из Люлювки с 6-летней дочерью. Старшая тёткина дочь, 17-летняя Иоланта, шесть дней просидела на хлебном поле. Совсем ослабела, смогла дойти до села, в котором и я находилась, и там, на дворе у украинцев упала, потеряв сознание. Украинец помог ей и отвез в Горохово, где уже была её мать. Её сестра, 12-летняя Алина с 3-летней Крысей два дня сидели на хлебном поле. Той маленькой сестрёнке она давала кушать зёрна из колосьев, пили росу, собранную с листьев.

Дольше она не выдержала и пошла в направлении украинского хозяйства. Шла дорогой, ей было уже все равно. Запретила только малышке отзываться по-польски, чтобы не раскрыть, что они польки. Алина ходила с украинцами вместе в школу, и поэтому досконально разговаривала по-украински. Подъехал воз с несколькими бандеровцами. Задержались. Начали спрашивать, куда они идут. Сказала, что к тётке. Когда спрашивали малую, та молчала. Один хотел сойти с телеги, направил на них карабин, крикнув: «То поляки!». Хотел стрелять, но другой сказал, чтобы он успокоился, ударил по лошадям и они поехали.

Дошли до первого хозяйства. Какая-то украинка увидела их, начала визжать, однако дала напиться и кусок хлеба. Показала путь, по которому можно дойти до Горохова, где были беглецы. Обе благополучно дошли и там нашли мать. Их брат был убит, это тот, который находился вместе с нашей семьёй. Отца убили на поле. Где-то в 1945 отыскалась и моя тётя – сестра отца, они вернулись из Германии, куда их вывезли на работу целой семьей. Она взяла меня к себе, потому тёте-вдове было трудно с детьми. У той тётки я закончила школу и отделилась, стала самостоятельной.

Весной 1977 года, после 34-х лет, я получила ответ, что моя «украинская мама» много лет разыскивает меня. Расспрашивала, где только можно было, всех, кто приезжал туда из Польши, спрашивала – не знают ли где я? Так счастливо получилось, что спрашивала она и одного мужчину, который знал, где живет моя тётя. Таким образом, я получила их адрес. Живут там, где и тогда жили. Я много раз имела охоту восстановить контакт с ними, но мне советовали, чтобы случайно не навредить им, тогда на эти дела смотрели по-разному. Я немедленно написала им письмо. В ответ я сразу же получила приглашение, которое оформила мне лично уже 82-летняя «мама». Я уладила формальности и поехала с мужем и дочерью.

Приехали по указанному адресу. Во дворе перед новой хатой приветствовала меня женщина, очень похожая на мою «маму» – это была Настенька. За минутку выбежала из дома 80-летняя бабушка, и это была моя «мама». Обратилась ко мне, называя именем моей мамы – ей казалось, что это она, а не я, я похожа на маму. Схватила меня за руку, посадила на скамью перед домом и начала рассматривать мою голову, искала в волосах. Лишь когда увидела шрам на голове, тогда схватила меня за руку, обняла и, плача, повторяла: «Теперь я верю, что это ты». Ей трудно было поверить, что это я. Последний раз она видела меня семилетним ребёнком, а тут стояла перед ней 41-летняя женщина.

Находясь там, я узнала, что когда «мама» меня увезла в Бужаны, дома она застала убитого мужа. Боялись говорить на эту тему уезжая туда, я планировала пойти туда, где была могила моих близких. Поехали мы туда с «мамой», Настенькой, мужем Насти и внуками Настиными. На месте, где некогда стояла наша хата, где была могила моих близких, шумело пшеничное поле. Заржали кони у леса. Я хотела сойти с телеги, застыть в том месте. Но почему-то не решилась. Может в другой раз.

Александра  Гловинская

«Polityka», Warszawa, 10.02.1990.

* ОУН, УПА, УНА-УНСО, ИГИЛ - запрещённые в России организации