Главное, что хотят здесь скрыть украинские историки-пропагандисты — так это тот факт, что общерусский литературный язык всегда был для жителей южной и юго-западной Руси, в том числе и для украинофилов, своим, а не иностранным языком. Они вынуждены прибегать к фальсификации истории потому, что понимают: признание этого факта не оставляет камня на камне от их идеологических построений и лишает оснований выдвигаемые отдельными политиканами требования об изгнании русского языка из всех сфер общественной жизни на Украине.

Часть I. Валуевскии циркуляр

18 (30) мая исполнилось 125 лет со дня подписания так называемого Эмсского указа 1876 г. На данный момент украинские пропагандисты насчитывают только в XVIII — XIX веках 173 запретительных указа, касающихся украинского языка. Не будем удивляться, если через некоторое время их окажется 371 или 713, в украинской истории такое возможно. Но два документа всегда будут занимать в этом перечне особое, главенствующее место, и каждый «национально-свидомый» украинец непременно знает об их существовании. Это циркуляр 1863 г., в просторечии именуемый Валуевским, и Эмсский указ 1876 г. Но вот добиться от тех же «национально-свидомых» вразумительного ответа на вопрос, а каково конкретное содержание этих документов, практически невозможно. Как правило, отделываются общими фразами на манер: «воны заборонялы украинську мову».

Не станем требовать слишком многого от рядового обывателя, — ведь он только поглощает тот продукт, который для него состряпали на пропагандистской кухне. Более примечателен факт, что украинские историки, не упуская случая упомянуть циркуляр 1863 г. и указ 1876 г., никогда не приводят их полный текст, хотя в дореволюционный период эти документы неоднократно публиковались и историкам хорошо известны. Не говорят и о том, какие обстоятельства послужили причиной их появления, какова была тогда обстановка в стране.

Постараемся восполнить этот пробел в украинской истории, тем более что он не случаен, а характерен для такого специфического явления как украинский «исторический метод».

В этом году — «юбилей» Эмсского указа, но, соблюдая хронологическую последовательность, начнем с первого — Валуевского.

Когда украинские авторы из разряда «национально-свидомых» пишут о циркуляре 1863 г., они обязательно добавляют, что министр внутренних дел Петр Валуев мотивировал его издание тем, что «никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может».

Приведем высказывания по этому поводу наиболее известных и авторитетных украинских историков, и обратим внимание, в каком виде они подают слова Валуева.

Например, И.П. Крипьякевич говорит об этом так: «В 1863 р. міністер внутрішніх справ Валуев дав наказ цензурі не дозволяти до друку шкільних підручників і видань популярно-наукових та релігійних, призначених для народу, тому що "ніякого окремого малоросійського язика не було, нема і бути не може"». [«В 1863 г. министр внутренних дел Валуев дал приказ цензуре не допускать к печати учебников и изданий популярно-научных и религиозных, предназначенных для народа, потому что "никакого отдельного малороссийского языка не было, нет и быть не может"».]

Д.И. Дорошенко — следующим образом: «Нарешті в 1863 р. міністр внутрішніх справ Валуев видав циркуляр із забороною видавати українські книжки для школи й народного читання, мотивуючи тим, що "не було, нема й бути не може ніякої української мови"». [«Наконец в 1863 г. министр внутренних дел Валуев издал циркуляр с запрещением издавать украинские книги для школы и народного чтения, мотивируя тем, что "не было, нет и быть не может никакого украинского языка"».]

О.Субтельный: «У липні 1863 р. міністр внутрішніх справ Петро Валуев видав таємний циркуляр про заборону українських наукових, релігійних і особливо педагогічних публікацій. Друкувати "малороссийским наречием" дозволялося лише художні твори. Валуев заявив, що української мови «ніколи не було, нема і бути не може». [«В июле 1863 г. министр внутренних дел Петр Валуев издал тайный циркуляр о запрещении украинских научных, религиозных и в особенности педагогических публикаций. Печатать "малороссийским наречием" позволялось только художественные произведения. Валуев заявил, что украинского языка "никогда не было, нет и быть не может"».]

Современный львовский историк В.Мороз: «...відомий Валуєвський указ 1863 року про заборону української мови, якої, мовляв, "не було, нема і не може бути"», [«...известный Валуевский указ 1863 года о запрещении украинского языка, которого, мол, "не было, нет и не может быть"».]

Если И.Крипьякевич, Д.Дорошенко и О.Субтельный, говоря о циркуляре 1863 г., все-таки отмечают, что в нем речь шла о запрете на издание отдельных видов книг, то В.Мороз пишет уже о запрете языка. Здесь приведены отрывки из работ историков, а в многочисленных публикациях пропагандистского характера прямо говорится о запрете языка как такового. Поэтому понятно, что в сознании рядового обывателя отложилась именно мысль о «запрете языка».

При этом слова министра поданы так, чтобы создать у читателя впечатление, якобы это Валуев от своего имени заявил, что «...не было, нет и быть не может...», из чего должен следовать вывод: вот какой, мягко говоря, нехороший человек был этот Валуев, а вместе с ним и все «москали»...

А теперь рассмотрим интересующий нас документ в полном объеме и в соответствующем историческом контексте.

Первые годы царствования императора Александра II были отмечены оживлением украинофильского движения в России. С 1859 г. стали вводить воскресные школы для народа, в которых обучение велось на простонародном наречии. Для этого были изданы учебники: «Граматка» Кулиша (1857), «Букварь» Шевченко (1861), «Арихметика або щотниця» Мороза (1862). В Петербурге печатались дешевые издания отдельных сочинений Шевченко и других украинских писателей, предназначенные для народа, так называемые «метелики». Там же в январе 1861 г. стал выходить «южно-русский литературный вестник» под названием «Основа», который сделался главным органом украинофильского движения. Редактировал «Основу» В.Белозерский, активно сотрудничали с ней Н.Костомаров и П.Кулиш, бывшие члены Кирилло-Мефодиевского братства. И если на сентябрьском номере 1862 г. выпуск «Основы» прекратился, то причиной этого был не запрет, а недостаток подписчиков. В то же время за границей в кругах польских эмигрантов, где велась работа по подготовке восстания против России, также проявляли интерес к украинофильству, причем с вполне определенными политическими целями. Поляки стремились к возрождению независимой Польши в границах, существовавших до первого раздела Польши в 1772 г., что, в частности, предполагало отторжение от России Правобережной Украины, Волыни и Подолии. Они видели в развитии украинофильства средство для ослабления и разрушения русского единства, и поэтому старались отделить малороссов от великороссов, посеять между ними неприязнь и вражду. Франтишек Духинский разработал целую «теорию» о неславянском происхождении «москалей», малороссы же, по его мнению, были восточными поляками, что оправдывало польские претензии на малорусские земли. В качестве аргумента для обоснования национальной отдельности малороссов от великороссов активно использовались и языковые различия между ними.

В австрийской Галиции, где поляки занимали господствующее положение, они на практике принимали меры к тому, чтобы сделать язык галицких русинов как можно менее похожим на общерусский. В 1859 г. была предпринята попытка перевода галицко-русской письменности на латинский алфавит.

Очевидно, что все эти враждебные происки не являлись тайной для российского правительства и вызывали, в свою очередь, ответные меры с его стороны. В 1859 г. было сделано распоряжение по цензурному ведомству, чтобы «сочинения на малороссийском наречии, писанные собственно для распространения их между простым народом, печатались не иначе, как русскими буквами, и чтобы подобные народные книги, напечатанные за границею польским шрифтом, не были допускаемы ко ввозу в Россию».

14 июня 1862 г. были обнародованы «Временные правила по цензуре», имевшие два неопубликованных тогда «приложения». В одном из них содержались распоряжения относительно статей и сочинений о западных губерниях: «В виду нынешних усилий польской пропаганды к распространению польско-национального влияния на менее образованные классы населения западного края Империи и к возбуждению в них вражды против правительства, цензура должна с особенным вниманием рассматривать сочинения и статьи, в которых развивают такое влияние, и вникать как в сущность их, так и в наружную форму. [...] и не дозволять применения польского алфавита к русскому языку или печатать русские или малороссийские статьи и сочинения латинско-польскими буквами, тем более, что и ввоз из-за границы сочинений на малороссийском наречии, напечатанных польскими буквами, положительно запрещен».

(Надо полагать, что эти распоряжения тоже включены в число тех 173 «указов, запрещавших украинский язык».)

В январе 1863 г. вспыхнуло польское восстание. Угроза, нависшая над страной, изменила в российском обществе благосклонное до тех пор отношение к украинофильству. Например, редактор газеты «Московские Ведомости» М.Н. Катков, который еще недавно собирал средства для украинских изданий, теперь, видя как украинофильство используется в качестве орудия польской политики, направленной против России, выступил с предостережением по адресу украинофилов. Он писал:

«Года два или три тому назад вдруг почему-то разыгралось украинофильство... Оно разыгралось именно в ту самую пору, когда принялась действовать иезуитская интрига по правилам известного польского катехизиса.

...Мы далеки от мысли бросать тень подозрения на намерения наших украинофилов. Мы вполне понимаем, что большинство этих людей не отдают себе отчета в своих стремлениях... Но не пора ли этим украйнофилам понять, что они делают нечистое дело, что они служат орудием самой враждебной и темной интриги, что их обманывают, что их дурачат?»

В самой же Южной России, где общественность лучше ориентировалась в ситуации, еще до начала польского восстания появлялись публикации, предостерегавшие о коварных замыслах, вынашиваемых поляками. Издававшийся в Киеве историко-литературный журнал «Вестник Юго-Западной и Западной России» писал в 1862 г.:

«...Старинным благожелателям России [так здесь иронически названы поляки. — Л. С. ] хотелось бы во что бы то ни стало ослабить ее могущество, поразить и втянуть в свои сети южную и юго-западную Русь и вот снова искусно пускается в ход мысль между нами малороссиянами, проникнутая по-видимому самым бескорыстным ей желанием добра: к чему единство с Россиею? Как будто вы не можете употреблять только свой малороссийский язык и образовать самостоятельное государство? Самая коварная злоба в этих змеиных нашептываниях так очевидна, что при малейшей доле проницательности можно бы понять ее, потому что к чему же иному они вели бы, как не к взаимному поражению сил самой же России, а затем, к окончательному ослаблению и поражению и южной Руси, как вполне бессильной без связи с целою русскою землею? И однако же некоторые пустые головы сами не зная того, кем они втянуты в сети, готовы вторить об отдельности южной Руси, издеваться над образованнейшим из всех славянских языков — языком русским, восставать против церкви и духовенства, т.е. сами же готовы подкапывать под собою те крепкие основы, на которых стоят, и без которых они неминуемо должны рухнуть к неописанному удовольствию своих же гг. благожелателей и сделаться их же жертвою. И так не книги, не книги малороссийские, а эти слепые усилия навязать нам вражду к великорусскому племени, к церкви, к духовенству, к правительству, т.е., к тем элементам, без которых наш народ не избег бы снова латино-польского ига, заставляет нас же малороссов негодовать на некоторых любителей малорусского языка, сознательно или даже и бессознательно превращающихся в сильное орудие давних врагов южной Руси».

Летом 1863 г., когда польское восстание было в самом разгаре, российское правительство отреагировало на предупреждения об угрозе украинского сепаратизма, в результате чего появился документ: «Отношение министра внутренних дел к министру народного просвещения от 18 июля, сделанное по Высочайшему повелению». В нем и содержатся столь любимые украинскими историками и пропагандистами слова о том, что «...не было, нет и быть не может...» Вот его полный текст:

«Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы. Поводом к этим спорам служили произведения некоторых писателей, отличавшихся более или менее замечательным талантом или своею оригинальностью. В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер, вследствие обстоятельств чисто политических, не имеющих никакого отношения к интересам собственно литературным. Прежние произведения на малороссийском языке имели в виду лишь образованные классы Южной России, ныне же приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную, и те из них, которые стремятся к осуществлению своих политических замыслов, принялись, под предлогом распространения грамотности и просвещения, за издание книг для первоначального чтения, букварей, грамматик, географий и т.п. В числе подобных деятелей находилось множество лиц, о преступных действиях которых производилось следственное дело в особой комиссии.

В С.-Петербурге даже собираются пожертвования для издания дешевых книг на южно-русском наречии. Многие из этих книг поступили уже на рассмотрение в С.-Петербургский цензурный комитет. Не малое число таких же книг представляется и в киевский цензурный комитет. Сей последний в особенности затрудняется пропуском упомянутых изданий, имея в виду следующие обстоятельства: обучение во всех без изъятия училищах производится на общерусском языке и употребление в училищах малороссийского языка нигде не допущено; самый вопрос о пользе и возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародием, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами и в особенности поляками, так называемый, украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии.

Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков, и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков. Наконец, и киевский генерал-губернатор находит опасным и вредным выпуск в свет рассматриваемого ныне духовною цензурою перевода на малороссийский язык Нового Завета.

Принимая во внимание, с одной стороны, настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями, а с другой стороны имея в виду, что вопрос об обучении грамотности на местных наречиях не получил еще окончательного разрешения в законодательном порядке, министр внутренних дел признал необходимым, впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором св.синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы; пропуском же книг на малороссийском языке как духовного содержания, так учебных и вообще назначаемых для первоначального чтения народа, приостановиться. О распоряжении этом было повергаемо на Высочайшее Государя Императора воззрение и Его Величеству благоугодно было удостоить оное монаршего одобрения».

Таким образом, каждому, кто ознакомился с полным текстом этого документа, становится ясно:

во-первых, что запрет относился к выпуску религиозной, научно-популярной литературы и учебников, но не распространялся на художественную литературу, (чего, кстати, не отрицают и украинские историки). Заявления о «запрете языка», о «полном запрете украинского слова», которыми пестрят пропагандистские издания, представляют собой явную ложь, рассчитанную на самого малообразованного потребителя;

во-вторых, что распоряжение о вышеуказанных цензурных ограничениях было вызвано конкретными причинами: польским восстанием и использованием поляками украинофильства в своих политических целях;

в-третьих, что украинские авторы совершают здесь элементарный подлог, выдавая слова: «... не было, нет и быть не может...» за личное мнение самого министра П.Валуева, в то время как он лишь только констатировал, что это весьма основательно доказывает «большинство малороссиян».

Тогда в Южной России даже простой народ, говоривший на местном наречии, не считал литературный общерусский язык чужим, иностранным языком, а воспринимал его просто как язык образованных людей. Имевшие место попытки произносить церковные проповеди на малороссийском наречии не встречали одобрения у крестьян. Иван Кулжинский в своей брошюре «О зарождающейся так называемой малороссийской литературе» описывает один из таких случаев и отмечает: «Простолюдины обиделись таким оборотом проповеди, — многие тотчас вышли из церкви, а другие начали шушукаться между собой и переглядываться. Потом хотели было жаловаться архиерею на священника за то, что он посмеялся над ними в церкви и заговорил до них такою мовою как они в шинке лаются меж собою».

Тот же автор подчеркивал: «...Повторяем: малороссийское наречие есть тот же общерусский язык, только испорченный в то время, как Малороссия стенала под игом Польши. Со времени возвращения Малороссии и сплочения в одно целое с прочею Россией, малороссийское наречие начало очищаться от проказы полонизмов и с каждым днем более и более сближаться с родным своим русским языком».

Амвросий Добротворский из Нежина писал в феврале 1863 г., обращаясь к украинофилам: «...Местные внимательные наблюдения сказали бы вам совсем другое. Они убедили бы вас, между прочим, что нашему малороссу простолюдину гораздо понятнее общерусский наш язык, нежели сочиняемый вами книжный украинский. Причина в том, что первый есть язык естественный, временем выработанный, а потому язык живой, до известной степени чистый, общеупотребительный и современный; а ваш книжный украинский — есть язык или совершенно искусственный, или слишком местный (полтавский, черниговский), значительною долею слов и оборотов своих давным-давно устаревший и следовательно свое время отживший... "Основа" очень кстати к каждой книжке своей прилагает объяснение неудобопонятных южнорусских слов. Без этого словаря, действительно, не понять бы малороссийских сочинений, помещаемых в "Основе", не только великороссу, но и малороссу».

Вот на такие и им подобные высказывания самих же малороссов и ссылался министр Валуев. Но здесь допустимо возражение, что эти публикации, проходившие российскую цензуру, могли и не отражать истинного положения дел, их авторы могли быть людьми, предубежденно настроенными по отношению к украинофильству, и П.Валуев опирался на мнение не большинства, а лишь незначительной группы, взгляды которой совпадали с его собственными.

Поэтому обратимся к произведениям известного украинофила, историка и публициста XIX в. Михаила Драгоманова, в которых он говорит о состоянии украинского языка и литературы в описываемый нами период, а также о распоряжении министра Валуева 1863 г. Работы эти были опубликованы за пределами России и, естественно, что российская цензура никакого воздействия на них не оказывала. Для М. Драгоманова события 60-х годов XIX в. не являлись предметом исторического исследования. Он сам был их современником и непосредственным очевидцем.

М. Драгоманов отмечал, что, просматривая тогда литературу, посвященную делу народной школы на Украине, он ознакомился со всеми спорами про права украинской литературы вообще и убедился, «що вся справа поставлена в Россіі фальшиво власне через те, що єі перенесено з грунту загально-культурного на національний». [«что все дело поставлено в России фальшиво собственно потому, что оно перенесено с почвы обще-культурной на национальную».] Одни говорили, что украинцы это особая нация и поэтому должны иметь право на особую литературу; другие говорили, что украинцы вовсе не нация, «а хиба провінціяльна одміна» [«разве что провинциальная разновидность»], и поэтому никакого права на особую литературу, тем более на официальную, не имеют. Было и среднее мнение, которое высказывали московские славянофилы (Вл.Ламанский, Ив.Аксаков), что украинцы могут иметь литературу элементарную, для «домашнего обихода», но на эту формулу нападали и русские державники (как Катков), и украинофилы (как Кулиш). «Прочитавши ці спори, а також звівши суму того, про що дійсно писали по українському самі украйінофіли (сам Шевченко писав навіть свій дневник по россійському), я вивів, що даремно було й споритись про права украйінськоі літератури при тій малій силі, яку вона показала, та що на той час рямки "домашняго обихода" були для неі скорше за широкі, ніж за вузькі». [«Прочитав эти споры, а также сведя сумму того, о чем действительно писали по-украински сами украинофилы (сам Шевченко писал даже свой дневник по-русски), я вывел, что напрасно было и спорить о правах украинской литературы при той малой силе, которую она показала, и что на то время рамки "домашнего обихода" были для нее скорее слишком широкими, чем слишком узкими».]

Сами украинофилы обычно пользовались общерусским языком, а к простонародному наречию стали обращаться в своих художественных произведениях, посвященных народной жизни, на рубеже XVIII — XIX вв. Начало этому положил Котляревский.

«...тоді наші Котляревські почали писати нашою простою мовою. Алеж і вони не думали, що творять осібну від російської національну літературу й не мали претензіі бачити мову остатньоі в школах по крайній мірі в висших, в судах і т.п.».

[«...тогда наши Котляревские начали писать нашим простым языком. Но ведь и они не думали, что создают особую от русской национальную литературу и не имели претензии видеть язык последней в школах, по крайней мере в высших, в судах и т.п.».]

«Тенденціі провести мову украйінску в школи, суди і т.д. почали забирати собі в голови тілько невеличкі украйінофільскі кружки з 40-х років під впливом думок західно славянских національних рухів».

[«Тенденции провести язык украинский в школы, суды и т.д. начали брать себе в головы только небольшие украинофильские кружки с 40-х годов под влиянием мыслей западнославянских национальных движений».]

Научные же труды украинофилы писали на общерусском языке, и это было вполне обычным явлением и до издания всяких запретительных указов.

Указывая, что запрет 1863 г. не исключал возможности печатать по-украински не только беллетристику, но и научные труды, а запрещал только духовную и научно-популярную литературу, Драгоманов спрашивал: «Чомуж ні один украйінcкий учений не видав наукового діла за ті часи?» [«Почему же ни один украинский ученый не издал научного труда за те времена?»] Далее, закон о печати 1865 г. давал всякому возможность обойти предварительную цензуру, печатая в Петербурге и Москве книги в 10 листов, и несколько лет этот закон добросовестно исполнялся. «Чому ні один украинский письменник не пробував скористуватись тим законом»? [«Почему ни один украинский писатель не пробовал воспользоваться тем законом»?]

При оценке циркуляра 1863 г. следует рассматривать его не изолированно, и тем более не с применением норм нынешнего дня, а в историческом контексте того времени, когда он был издан. В своей работе «Чудацькі думки» М.Драгоманов приводит примеры из практики передовых европейских стран и показывает, что действия российского правительства в языковой сфере не являлись чем-то исключительным, а были для того времени явлением вполне обычным. Россия лишь только следовала примеру Европы.

К тому же до 60-х годов XIX в. политика централизации имела в России не национальный, а государственный характер. Централизм национальный проявился впервые только после 1863 г., но и это проявление имело свою конкретную причину — польское восстание.

«І після Катерини II централізм у Росіі був більше державним, ніж національним, аж до самих 1863-1866 рр. В перший раз проявив ся рішучо централізм національний у Росіі після польского повстання 1863 р. коли Катков виголосив характерні слова: чому ми не мусимо й не можемо робити того в Польщі, що Франція робить в Альзасі, а Прусія в Познані? В словах сих ясно видно, що обрусеніе не є система, котра витека з духу національного Великорусів, або зі спеціально російского державного грунту, а е по крайній мірі на добру частину наслідуванєм певноі фази всеевропейскоі державної політики» .

[«И после Екатерины II централизм в России был более государственным, нежели национальным, аж до самых 1863-1866 гг. В первый раз проявился решительно централизм национальный в России после польского восстания 1863 г., когда Катков произнес характерные cлова: почему мы не должны и не можем делать то в Польше, что Франция делает в Эльзасе, а Пруссия в Познани? В словах этих ясно видно, что обрусение не является системой, которая вытекает из духа национального Великорусов, или из специально российской государственной почвы, а есть по крайней мере в значительной части, наследованием определенной фазы всеевропейской государственной политики».]

М.Драгоманов повторяет: «Тілько з 1863 р. уряд російский кинувся вороже на всяку украійнску тенденцію» [«Только с 1863 г. правительство российское бросилось враждебно на всякую украинскую тенденцию».] — и тут же говорит: «Тількож треба сказати, що рішучоі опозиції, навіть осуду уряд не визвав серед загалу інтелігенції на Украйіні». [«Только же надо сказать, что решительной оппозиции, даже осуждения правительство не вызвало в среде интеллигенции на Украине».]

И причина этого заключалась в том, что идея национального единства всей Руси не была навязана сверху правительством, а глубоко коренилась в народном сознании украинцев, и поэтому сравнивать отношение к русской национальной идее украинцев и, например, поляков, было совершенно неуместным.

М.Драгоманов, сам будучи украинофилом и понимая, что навлечет на себя гнев и обвинения в предательстве, тем не менее счел необходимым обратить внимание украинофилов на этот факт. Он указывал, что приравнивание «обрусения», например, Польши к «обрусению» Украины безосновательно. Пусть бы даже наука признала, что украинская национальность не только такая же отдельная от «московской», как польская, но как немецкая или даже финская, то из этого все-таки не выйдет, что «обрусение» Украины все равно, что «обрусение» Польши. В Польше национальная отдельность и право на автономию чувствуется не в ученых кабинетах, а всюду в жизни и проявляется всякими способами среди польских мужиков, как и среди панов и литераторов. На Украине не так. Даже запрет 1863 г. препятствовал, например, Костомарову печатать в России по-украински Библию и популярно-педагогические книжки, но не запрещал ему печатать по-украински «Богдана Хмельницкого», «Мазепу» и т.д. Почему же он писал их «по-московскому»? Почему пишут «по-московскому» научные произведения все теперешние украинские ученые, даже патентованные украинофилы? Почему сам Шевченко писал «по-московскому» повести или даже интимный «Дневник»? — спрашивал Драгоманов. Очевидно потому, что все эти интеллигентные украинцы совсем не так ощущают свою отдельность от «москалей» как, например, поляки.

«Який же резон ми маемо кричати, що "зажерна Москва" вигнала нашу мову з урядів, гімназій, університетів і т.і. закладів, в котрих народня украйінска мова ніколи й не була або котрих самих не було на Украйіні за часи автономіі?..»

[«Какой же резон мы имеем кричать, что "зажерна Москва" выгнала наш язык из учреждений, гимназий, университетов и т.п. заведений, в которых народного украинского языка никогда и не было, или которых самих не было на Украине во времена автономии?..»]

Итак, Михаил Драгоманов признавал, что украинцы (малороссы) не сознавали своей отдельности от великороссов в той степени, как это имело место по отношению к другим народам; признавал, что общерусский литературный язык не рассматривался тогда украинскими интеллигентами и даже убежденными украинофилами как чужой, иностранный язык, что сами украинофилы при написании своих произведений более охотно пользовались общерусским языком, чем языком украинским, который они же и создавали. Так следует ли удивляться и возмущаться по поводу приведенных царским министром Валуевым слов, если справедливость мнения «большинства малороссиян», на которое он ссылался, «весьма основательно доказывал» один из наиболее авторитетных украинофильских деятелей Михаил Драгоманов. Само по себе украинофильство в то время никакой политической силы не представляло, и некоторые российские газеты подшучивали над «Московскими Ведомостями» Каткова, который предупреждал о кроющейся в украинофильстве опасности: «...у страха глаза велики, говорят они; украинофильство — такая ничтожная партия, что над ними можно разве только смеяться...» Однако силы, стоявшие за украинофильством и стремившиеся использовать его в своих интересах, были вполне реальными и опасными. Поэтому Катков, отвечая на адресованные «Московским Ведомостям» упреки в «преследовании украинофилов», писал: «Пусть нас считают алармистами [...], но не перестанем указывать на опасность, хотя бы только еще зарождающуюся; мы лучше хотим быть похожи на того моряка, который, заметив на небе черное пятнышко, принимает меры против бури, нежели на того, который начинает убирать парус, когда налетел шквал».

Таким образом, после ознакомления с общей политической ситуацией, сложившейся в России в начале 60-х годов XIX в., а также с содержанием документа, направленного министром внутренних дел Петром Валуевым министру народного просвещения Александру Головнину в июле 1863 г., становится вполне очевидным, почему украинские историки так упорно избегают приводить его текст в полном объеме.

Сделав это, им пришлось бы признавать, что появление циркуляра 1863 г. было обусловлено не какой-то органической враждебностью российского правительства к украинофильству, а тем, что украинофильство использовалось поляками как политическое орудие в борьбе против России; и что стремление поляков употребить в своих целях языковые различия между жителями Малороссии и Великороссии, встречало решительное неприятие со стороны большинства самих же малороссиян.

Конечно, если бы такие выводы не соответствовали действительности, украинские историки имели бы возможность их аргументировано опровергнуть, не прибегая к умолчаниям и подтасовкам. Но прекрасно понимая, что сделать это они не в состоянии, что П.Валуев по существу был прав, и при объективном рассмотрении вопроса желаемого пропагандистского эффекта достичь не удастся, упомянутые историки не нашли ничего лучшего, как скрыть содержание документа и извратить смысл слов министра Валуева. Политическая целесообразность взяла верх над научной добросовестностью.

Часть II. Эмсский указ

После поражения польского восстания 1863 г. многие его участники эмигрировали, в частности в австрийскую Галицию, где приступили к пропаганде политического украинофильства среди галицких русинов. В 1866 г. в предисловии к первому номеру журнала «Siolo», основанного польским эмигрантом П.Свенцицким, было сказано, что если путем исследований как исторических, так и литературных обосновать национальную отдельность «русинов-украинцев» от «москалей», то между Москвой и Западом «встанет непробиваемая стена — славянская Украина-Русь». В том же году польская «Gazet Narodowa» призывала создать в Галиции «антимосковскую Русь», которая будет для Австрии оборонным валом против Москвы и основой будущей политики, устремленной на Восток.

Так Галиция становилась очагом политического украинофильства с ярко выраженной антирусской направленностью.

В начале 70-х годов XIX в. в Галиции, наряду с этим украинофильством — порождением польско-австрийской политики, возникает иное украинофильское течение, проникнутое идеями социализма, получившее название радикального. Появилось оно под влиянием российского украинофила М.Драгоманова, посетившего в то время Галицию, а наиболее известными представителями радикального направления стали Иван Франко и Михаил Павлык. Подобные идеи распространялись тогда и среди украинофилов в России. В 70-х годах цензурные ограничения, введенные в России в 1863 г., практически были забыты. Кроме издания научных трудов, беллетристики и поэзии по-украински выходили целые серии популярных брошюр для народа. В Киеве действовала организация под названием «Громада». Как писал украинский историк Д.Дорошенко: «...В своїх суспільних поглядах Громада стояла на досить радикальному становищі, а деякі її члени схилялися до соціалізму. Ще радикальнішою з цього погляду була громада в Одесі. Як київські, так і одеські громадяни мали зносини з російськими революційними партіями». [«В своих общественных взглядах Громада стояла на достаточно радикальной позиции, а некоторые ее члены склонялись к социализму. Еще более радикальной с этой точки зрения была громада в Одессе. Как киевские, так и одесские громадяне имели сношения с российскими революционными партиями».]

Против радикального направления в украинофильстве выступили одновременно власти как в Австрии, так и в России. В Галиции радикально-украинофильские издания постоянно конфисковывались полицией, руководители радикалов И.Франко и М.Павлик подвергались арестам.

Если в Галиции только радикальное течение в украинофильстве вызывало неприятие у властей, а развитие украинофильства как «антимосковской Руси» всячески ими поддерживалось, то в России ни то, ни другое, естественно, одобрения найти не могло. Российское правительство ужесточило цензуру, усилило контроль за международной корреспонденцией.

Пантелеймон Кулиш писал галицкому украинофилу Александру Барвинскому 12 марта 1876 г.: «Любий друже Олександре! Одповідь на Ваш лист од 4 марця н.ст. послав я Вам з Киіва, та, мабудь, вона загубилась... Там у Киіві, кажуть, здорово перехоплюють листи. Се все ваші русинські коммунисти винуваті: попечатали дуросвітчину, а полиція з мухи робить слона». [«Дорогой друг Александр! Ответ на Ваше письмо от 4 марта н.ст. послал я Вам из Киева, но, наверное, он затерялся... Там, в Киеве, говорят, здорово перехватывают письма. Это все ваши русинские коммунисты виноваты: напечатали глупости, а полиция из мухи делает слона». ]

О том, что украинофильство, развиваемое в Галиции, имеет целью подрыв единства России, открыто писала галицкая польская печать. Антироссийские выпады содержались и в галицких украинофильских изданиях. Конечно, все это не являлось тайной для российского правительства. Также было известно и о связях российских украинофилов с революционными партиями. Причем информация об этом поступала от самих же украинофилов, лично убеждавшихся в том, что представляют собой украинофильские организации, и в чьих интересах они действуют.

Украинский историк О.Субтельный отмечает: «...Як це часто трапляється, найзапекліші вороги українців знаходилися в українському ж середовищі. У травні 1875 р. колишній член київської громади, багач і консерватор Михайло Юзефович надіслав до Петербурга петицію, в якій стверджував, що українофіли перетворилися на підривну організацію й ведуть серед селян пропаганду незалежності України. На довершення донощик додав, що українофіли поширюють антиросійську агітацію в Галичині й що весь їхній рух — це не що інше, як австро-німецька змова». [«Как это часто случается, самые ожесточенные враги украинцев находились в украинской же среде. В мае 1875 г. бывший член киевской громады, богач и консерватор Михаил Юзефович направил в Петербург петицию, в которой утверждал, что украинофилы превратились в подрывную организацию и ведут среди крестьян пропаганду независимости Украины. В довершение доносчик добавил, что украинофилы распространяют антироссийскую агитацию в Галичине и что все их движение — не что иное, как австро-немецкий заговор».]

Император Александр II, обеспокоенный поступающими к нему сведениями о деятельности украинофилов, приказал создать специальную комиссию, в которую вошли министр внутренних дел Тимашев, шеф жандармов Потапов, министр народного просвещения граф Дмитрий Толстой и тайный советник из Киева М.Юзефович как эксперт.

В результате работы этой комиссии был подготовлен указ, подписанный императором Александром II 18 (30) мая 1876 г. в немецком курортном городке Эмсе, чем и объясняется его название. По словам историка Д.Дорошенко, это был указ «про абсолютну заборону українського письменства», [«про абсолютный запрет украинской литературы».] В подобном духе пишет о смысле указа 1876 г. и О.Субтельный.

Однако другой украинский историк И.Крипьякевич дает более достоверное изложение содержания указа: «...у травні 1876 р. Олександер II підписав указ, яким заборонено друкувати українською мовою всі оригінальні твори і переклади (за винятком історичних документів і белетристики), заборонено сценічні вистави і читання лекцій, наказано не допускати з-за кордону українських видань», [«...в мае 1876 г. Александр II подписал указ, которым запрещено печатать на украинском языке все оригинальные произведения и переводы (за исключением исторических документов и беллетристики), запрещены сценические представления и чтение лекций, приказано не допускать из-за границы украинских изданий».]

Из этого следует, что и указом 1876 г. издание «на малороссийском наречии» художественной литературы и исторических документов не запрещалось, и, значит, утверждения об «абсолютном запрете» являются, скажем так, преувеличением.

Как и в случае с циркуляром 1863 г., в современных украинских публикациях текст указа 1876 г. полностью не приводится, хотя в том же году он был опубликован в Вене М.Драгомановым, затем неоднократно печатался в галицкой украинофильской прессе, а после 1905 г. и в России.

Содержание его таково:

«1) Не допускать ввоза в пределы Империи, без особого на то разрешения Главного Управления по делам печати, каких бы то ни было книг и брошюр, издаваемых за границей на малороссийском наречии.

2) Печатание и издание в Империи оригинальных произведений и переводов на том же наречии воспретить, за исключением лишь: а) исторических документов и памятников и б) произведений изящной словесности, но с тем, чтобы при печатании исторических памятников безусловно удерживалось правописание подлинника; в произведениях же изящной словесности не было допускаемо никаких отступлений от общепринятого русского правописания, и чтобы разрешение на напечатание произведений изящной словесности давалось не иначе, как по рассмотрении рукописей в Главном Управлении по делам печати.

3) Воспретить также различные сценические представления и чтения на малороссийском наречии, а равно и печатание на таковом же текстов к музыкальным нотам».

Смысл пункта 1-го вполне очевиден: он состоял в том, чтобы закрыть доступ в Россию украинофильских произведений, издававшихся за границей под влиянием польских эмигрантов, участников восстания 1863 г. в духе теории Духинского и направленных на возбуждение розни и распрей внутри Российского государства, а также произведений, публикуемых украинофилами радикального направления.

Можно предположить, что украинских авторов, избегающих полностью цитировать этот документ, смущает пункт 2-ой, так как вызывает вопрос о том, что означает требование соблюдения общепринятого русского правописания, а давать по этому поводу объяснения они считают нежелательным.

Дело в том, что со времен Древней Руси правописание на всех русских землях было одинаковым, и, следовательно, являлось подтверждением исторического единства этих земель. Но в ходе столетий произношение отдельных букв в разных частях Руси стало различным. В XIX в. были предприняты попытки отразить особенности южно-русского произношения в правописании. Наиболее известным стало правописание, предложенное в середине 50-х гг. XIX в. П.Кулишем, которое называлось фонетическим. Кулиш мотивировал свое изобретение стремлением облегчить обучение простого народа грамоте. Однако новым правописанием незамедлительно воспользовались поляки в своих политических целях. Сам П.Кулиш так писал об этом в 1866 г.: «...я придумал упрощенное правописание. Но из него теперь делают политическое знамя. Полякам приятно, что не все русские пишут одинаково по-русски; они в последнее время особенно принялись хвалить мою выдумку: они основывают на ней свои вздорные планы, и потому готовы льстить даже такому своему противнику как я. [...] Видя это знамя в неприятельских руках, я первый на него ударю и отрекусь от своего правописания во имя Русского единства».

Однако мнение П.Кулиша мало интересовало тех, кто готов был использовать любое средство для разрушения единства России. Именно в этих целях новое правописание и стало употребляться. Различия в правописании наглядно отражали разницу в произношении. На основании этих различий делался вывод о языковых различиях, а они в свою очередь служили основой для пропаганды политического сепаратизма. Также украинофилы стали печатать новым правописанием исторические документы, чтобы создать у несведущих людей впечатление, якобы такая разница в правописании существовала уже в далекую старину.

Издание научных трудов и переводов на малороссийском наречии запрещалось потому, что авторы и переводчики, не имея соответствующих слов в этом наречии, а то и намеренно стараясь подчеркнуть его отличие от общерусского языка, вводили множество, говоря словами украинофила И.Верхратского, «виразів найчуднійше уклепаних», а для научных сочинений «творили найдивнійші в світі терміни». Все эти искусственно вносимые различия становились затем аргументами для подтверждения отдельности малороссийского языка от общерусского, из чего делался вывод и о национальной отдельности малороссов.

О том, что представляли собой украинские переводы произведений европейских литераторов впоследствии писал М. Драгоманов: «...Руданский вважав себе в праві обскубти Гомера від знаменитих его епітетів лишень для того, щоб перекласти "Іліяду" не характерним же гексаметром, а складом украінских дітских пісень! Тепер Ніщинский видає нам Софокла, перелицьованого по своєму.

Переклад Дантового "Ада" г.Сивеньким доходить часто до повного скандала, так, що питаєш себе, з якого тексту перекладав наш земляк?

Через се майже всі проби перекладів російскими Українцями творів европейских поетів — праця пропаща. Літературно-образований батько на Украіні, навіть українофіл, не може дати тих перекладів своім дітям замісць російских». [«...Руданский считал себя вправе ободрать Гомера от знаменитых его эпитетов только для того, чтобы перевести "Илиаду" не характерным гекзаметром, а слогом украинских детских песен! Теперь г.Нищинский выдает нам Софокла, перелицованного по-своему.

Перевод Дантового "Ада" г.Сивеньким доходит часто до полного скандала, так, что спрашиваешь себя, с какого текста переводил наш земляк?

Поэтому почти все пробы перевода российскими украинцами произведений европейских поэтов — работа пропащая. Литературно образованный отец на Украине, даже украинофил, не может дать этих переводов своим детям вместо русских».]

Вот против проникновения в Россию из-за рубежа и против печатания в самой России подобного рода литературы и были направлены пункты 1 и 2 «ограничительных правил» 1876 г.

Требования пункта 3-го по существу являлись перегибом, что впоследствии было учтено. В 1881 г., когда министром внутренних дел был граф Игнатьев, администрации губерний был разослан циркуляр, вносивший некоторые изменения и дополнения в правила 1876 года. В нем после перечисления приведенных выше трех пунктов указанных правил говорилось:

«Ныне Государь Император Высочайше повелеть соизволил:

1) Пункт 2-ой правил дополнить пояснением, что к числу изданий, которые дозволяется печатать на малороссийском наречии, прибавляются словари, под условием печатания их с соблюдением общерусского правописания или правописания, употреблявшегося в Малороссии не позже XVIII века;

2) Пункт 3-ий разъяснить в том смысле, что драматические пьесы, сцены и куплеты на малороссийском наречии, дозволенные к представлению в прежнее время драматическою цензурою, а равно и те, которые вновь будут дозволены Главным Управлением по делам печати, могут быть исполняемы на сцене, с особого каждый раз разрешения Генерал-Губернаторов, а в местностях, не подчиненных Генерал-Губернаторам, с разрешения Губернаторов, и что разрешение печатания на малороссийском наречии текстов к музыкальным нотам при условии общепринятого русского правописания, предоставляется Главному Управлению по делам печати, и

3) Совершенно воспретить устройство специально малорусских театров и формирование трупп для исполнения пьес и сцен исключительно на малороссийском наречии».

Относительно 3-го пункта следует заметить, что запрещая исполнение пьес «исключительно» на малороссийском наречии, циркуляр 1881 г. позволял исполнение смешанного репертуара, и при этом условии украинский театр получал возможность для развития. Как писал Д.Дорошенко: «...Найзнаменнішим, може, явищем українського життя 80-х років був несподівано блискучий розвиток українського театру, створеного на початку 80-х років М.Кропивницьким».

[«...Наиболее знаменательным, возможно, явлением украинской жизни 80-х годов было неожиданно блестящее развитие украинского театра, созданного в начале 80-х годов М.Кропивницким».]

Как и циркуляр 1863 г., «ограничительные правила», введенные в России по отношению к малороссийскому наречию, не являлись чем-то исключительным в тогдашней Европе. После того как в 1871 г. германские государства были окончательно объединены в Германскую империю, там также принимались подобные меры.

Галицко-русский литератор О.А. Мончаловский писал в 1900 г.: «Въ Россіи малороссы и великороссы уравнены во всЪхъ правахъ и обязанностяхъ, какъ "ровные съ ровными" и "вольные съ вольными". Если русское правительство издало законъ отъ 18 мая 1876 г., воспрещающій изданіе ученыхъ сочиненій и учебниковъ на малорусскомъ нарЪчiи, — "вірши", беллетристическія и драматическія "творы" любители могутъ производить сколько угодно — то в той цЪли, чтобы не допустить до такого сепаратизма, котораго представителями являются ньінЪшніе украинофилы "третьей формаціи", настоящіе "мазепинцы". Германія — конституціонная страна, но нЪсколько летъ тому назадъ германское правительство запретило печатать нЪмецкія книжки фонетикою, дабы не допустить до литературнаго и національнаго раскола среди нЪмцевъ, а въ прошломъ году генеральное собрате всЪхъ актеровъ изъ всей Германіи приняло решеніе — не употреблять на сцЪне нЪмецкихъ простонародныхъ говоровъ. [...] СлЪдовало бы имъ ["украинцам"] въ виду того подумать, почему нЪмцы не пишутъ ученыхъ сочиненій на многочисленныхъ нЪмецкихъ нарЪчіяхь, почему германское правительство не позволяетъ печатать нЪмецкихъ книжекъ фонетикою, почему нЪмецкіе актеры постановили говорить на сценЪ только литературнымъ языкомъ?»

В Германии не стали развивать местные диалекты в самостоятельные языки, ибо немцы понимали необходимость единого литературного языка как фактора, объединяющего всю страну; и это при том, что диалекты немецкого языка обладали значительно большими различиями, чем диалекты языка русского, на основе которых впоследствии все-таки создали три отдельных языка. Как отмечено в «Большой Советской Энциклопедии» (2-е издание) в статье «Диалект»: «Например, такие современные языки как русский, украинский, белорусский по своему грамматическому строю и основному словарному фонду значительно ближе друг к другу, чем, например, диалекты немецкого языка, и тем не менее первые образуют разные языки, а вторые остаются диалектами одного языка».

Подобные же меры практиковались в XIX в. и во Франции по отношению к местным провинциальным диалектам, несмотря на то, что, к примеру, на провансальском диалекте имелась своя литература, на нем писал талантливый поэт Мистраль. М.Драгоманов, подробно рассказав в своей работе «Чудацькі думки» о французском опыте в языковой сфере, обращался к украинофилам Галиции и России: «Ми росказали подрібнійше про стан недержавних мов в світі францускому, бо це річ цікава, а також через те, що наша громада на диво мало зна цю справу. Примір тому не тілько д.Баштовий з его статьою в "Ділі", а навіть земці украйнофіли, котрі в 1880 р. в чернігівскій земскій губернскій раді промовляли за тим, що б украйінску мову допустити в школу і покликувались на примір Провансу й Бретані!! Признаюсь, що я прожив тоді кілька тижнів з холодом коло серця, чекаючи, як такі аргументи перекине який катковець показом на те, що во Франціі ні в одній раді навіть ніхто не писне про те, що б у школу пущено було яку мову, окрім державної францускоі». [«Мы рассказали подробнее о состоянии негосударственных языков в мире французском, потому что это вещь интересная, а также потому, что наше общество удивительно мало знает это дело. Пример тому не только г.Баштовый с его статьей в "Деле", а даже земцы украинофилы, которые в 1880 г. в черниговском земском губернском совете выступали за то, чтобы украинский язык допустить в школу, и ссылались на пример Прованса и Бретани!! Признаюсь, что я прожил тогда несколько недель с холодом у сердца, ожидая, что такие аргументы опрокинет какой-нибудь катковец, указывая на то, что во Франции ни в одном совете даже никто не пискнет о том, чтобы в школу допустить какой-либо язык, кроме государственного французского».]

Конечно, М.Драгоманов как украинофил не одобрял издания российским правительством циркуляра 1863 г. и указа 1876 г., однако, осуждая факт их издания, он тем не менее отмечал, что: «Росія трактує Украйіну так само, як Франція Прованс. Похвалити за те Росію звісно не можна, але й ганьбити єі більше Францію, те ж нема раціі.» [«Россия трактует Украину так же, как Франция Прованс. Похвалить за это Россию понятно нельзя, но и позорить ее больше чем Францию тоже нет оснований».]

Нынешние «национально-свидомые» также любят ссылаться на языковую практику других стран, в том числе и Франции, нисколько не задумываясь над тем, что их ссылки лишены элементарной логики. Продолжая сделанное М.Драгомановым сравнение России XIX века с Францией, а Украины с Провансом, следует подумать: в случае если бы Франция в силу каких-то причин сейчас распалась на части и в Провансе провозгласили государственным провансальский язык, неужели там в один момент все отказались бы от французского языка?

Мы уже приводили высказывания М.Драгоманова о состоянии украинской литературы в 60-х годах XIX в., а как обстояли дела с этой литературой в конце 70-х и в 80-х годах?

Положение на Украине не может быть здесь показательным, ибо последует возражение, что там в то время действовали «ограничительные правила», введенные указом 1876 г. Однако для украинских эмигрантов за рубежом никаких ограничений в издании своих литературных и научных произведений, очевидно, не было.

В конце 70-х годов XIX в. М.Драгоманов с группой украинских эмигрантов решил издавать в Женеве украинский журнал «Громада». В окружении Драгоманова собрались «горячие украинцы, даже националисты», к тому же это была не зеленая молодежь, а люди довольно зрелые и образованные.

«І що ж? Як тілько прийшло до рахунку праць для перших книг "Громади", зараз же почулись голоси, щоб допустити писаня не тілько на украінскій мові, але й на російскій». [«И что же? Как только стали считать работы для первых книг "Громады", сразу же послышались голоса, чтобы допустить написанное не только на украинском языке, но и на русском».]

С точки зрения текущих интересов издания это было бы наилучшим, но М. Драгоманов поставил дело принципиально, между прочим и для того, чтобы испытать искренность и энергию сторонников «Громады», и настоял на том, чтобы «Громада» печаталась вся по-украински.

«Послідком було те, що 10 з 12-ти головних сотрудників "Громади" не написали в неі ні одного слова, і навіть замітки против мого "космополітизму" були мені прислані одним українофілом — по московскому! З двох десятків людей, котрі обіцяли працювати для "Громади", між котрими деякі кричали що треба "пімститись" урядові за заборону украінского письменства в Росіі, зісталось при "Громаді" тілько 4». [«Последствием было то, что 10 из 12-ти главных сотрудников "Громады" не написали в нее ни одного слова, и даже заметки против моего "космополитизма" были мне присланы одним украинофилом — по-московскому! Из двух десятков людей, которые обещали работать для "Громады", среди которых некоторые кричали, что надо "отомстить" правительству за запрет украинской литературы в России, осталось при "Громаде" только 4»]

Драгоманов соглашался с тем, что язык женевско-украинских изданий можно было по праву назвать «варварским».

«Инакше не могло бути, бо нам зразу прийшлось заговорити по украінскому про сотні річей з світу науки, політики, культури, про котрі по украінскому не говорив ніхто ні в Росіі, ні навіть в Галичині, де були університетскі катедри з "руским" викладом.

По правді треба сказати, що ми потратили страшенну працю майже за дурно: нас не читали навіть найближчі товариші. За ввесь час женевских видань я получав від найгорячіщих украінолюбців раду писати по украінскому тілько про спеціяльно-краєві справи (домашній обиходь)! а все загальне писати по російскому». [«Иначе не могло быть, потому что нам сразу пришлось заговорить по-украински про сотни вещей из мира науки, политики, культуры, про которые по-украински не говорил никто ни в России, ни даже в Галичине, где были университетские кафедры с "руским" [в смысле "украинским". — Л.С] преподаванием.

По правде надо сказать, что мы потратили страшный труд почти напрасно: нас не читали даже ближайшие товарищи. За все время женевских изданий я получал от самых горячих украинолюбцев совет писать по-украински только про специально-краевые дела (домашний обиход)! а все общее писать по-русски».]

Тяжелый, искусственно созданный язык научных и публицистических украинских произведений был настолько труден для восприятия, что даже украинофилы предпочитали литературу на общерусском языке. Поэтому украинская литература по-прежнему ограничивалась беллетристикой и поэзией, а украинская публика, если бы осталась без общерусской литературы, была бы, по мнению Драгоманова, «слепая и глухая».

«Ось де фактична причина, чому російске письменство, якою-б мовою воно не писалось, а все таки єсть тепер загально-руске письменство для Росіі, своє, рідне і майже для всіх освічених Украінців, а украінске держить ся ними для вузчого гурту, для "домашняго обихода", як ка- зав Iв.Аксаков і Костомаров». [«Вот где фактическая причина, почему русская литература, каким бы языком она ни писалась, все-таки является теперь общерусской литературой для России, своей, родной и почти для всех образованных украинцев, а украинская держится ими для более узкого круга, для "домашнего обихода", как говорил Ив.Аксаков и Костомаров».]

Как уже упоминалось, циркуляр 1881 г. дал возможность для развития украинского театра. Обладая первостепенными артистическими силами, такими как Кропивницкий, Заньковецкая, Садовский, Саксаганский и др., украинский театр стал, по словам Д.Дорошенко, важным фактором для пробуждения национального чувства в широких кругах общественности.

Но в то же время польский публицист и историк Леон Василевский, который на рубеже 80-90-х годов XIX в. ознакомился со всеми более-менее значительными украинскими театральными труппами (Кропивницкого, Садовского, Саксаганского), отмечал такую, для него удивительную, особенность: «...Актеры после произнесения последней украинской фразы со сцены, немедленно переходили на русский язык, который у них господствовал в повседневной жизни, хотя нельзя было полагать, что украинского языка не знают. Актеры, пользующиеся постоянно родным языком, принадлежали к редким исключениям и это были не "звезды" украинской сцены — Заньковецкие, Садовские, не выдающиеся драматурги — Кропивницкий, Тобилевич, а обычные статисты...»

Очевидно, если власти разрешали исполнять на сцене украинские пьесы, то тем более никто не мог запретить этим людям в повседневной жизни говорить по-украински, и если они говорили по-русски, то не по принуждению, а естественно, поскольку русский язык был для них таким же родным, как и украинский.

Как указывал М.Драгоманов в 90-х годах XIX в.: «Возьмемо перш усего Україну росийску. Тут ми можемо побачити, що для украінскоі інтелігенції, навіть украінофілів, писаня по російскому ще і тепер єсть натуральне, рідне діло». [«Возьмем прежде всего Украину российскую. Тут мы можем увидеть, что для украинской интеллигенции, даже украинофилов, писание по-русски еще и теперь есть натуральное, родное дело».]

Следовательно, не был общерусский литературный язык тогда чужим для украинцев, и не запретительные указы тому причиной, а объективные обстоятельства. Это был единственный литературный язык для всей Руси. Другого литературного — малорусского или украинского языка — тогда действительно не было, а существовало только простонародное наречие. Задача создать на основе этого наречия литературный язык была поставлена, однако работа в этом направлении находилась только в начальной стадии.

В своей работе «Листи на Наддніпрянську Украiну», опубликованной в 1894 г., М.Драгоманов писал, что мысль о совершенно самостоятельной украинской литературе возникла относительно поздно, и даже у Шевченко такой мысли еще не было: «...В Шевченка ще не було думки виробляти непремінно самостоячу украінску літературу; Шевченко вибирав для своіх писань мову, котра в кождому разі була для него лекшою або відповіднішою. Думка, виробити зовсім самостоячу літературу украінску, пізніща від Шевченка і ще доси не опанувала всіма украінолюбцями в Росіі». [«...У Шевченко еще не было мысли вырабатывать непременно самостоятельную украинскую литературу; Шевченко выбирал для своих писаний язык, который в каждом случае был для него более легким или соответствующим. Мысль, выработать совершенно самостоятельную литературу украинскую, более поздняя от Шевченко и еще до сих пор не овладела всеми украинолюбцами в России».]

В польских и близких к ним украинофильских кругах Галиции факт издания в России ограничительных правил относительно публикаций на малороссийском наречии уже в XIX в. стал активно использоваться для антироссийской пропаганды. Причем в статьях, предназначенных для простого народа, незнакомого с истинным положением дел в России, украинофильские авторы не останавливались перед откровенной ложью.

Так, например, в 1886 г. известный галицкий украинофил Омелян Огоновский выпустил в числе изданий общества «Просвіта» брошюру о Маркиане Шашкевиче с подзаголовком «Читанка для селян и мЪщанъ». Однако тема о М.Шашкевиче послужила автору брошюры лишь прикрытием для публикации пропагандистских материалов, предназначенных «просвещать» селян и мещан в украинофильском духе. О.Огоновский вслед за Ф.Духинским рассуждал о финском происхождении «москалей», а также говорил:

«...намъ въ Австріи лучше жити нЪжъ нашимъ братямъ на УкраинЪ подъ управою россійскою. [...] На УкраинЪ не вольно теперь по-руски (в смысле по-украински. — Л.С.) говорити и писати», [«...нам в Австрии лучше жить, чем нашим братьям на Украине под управлением российским. [...] На Украине не разрешается теперь по-руски (в смысле по-украински. — Л. С.) говорить и писать». ]

С резкой критикой этих и им подобных измышлений, появляющихся в галицкой украинофильской печати, выступал М.Драгоманов. Он осуждал галицких народовцев за то, что те увлекаются «духинщиной» и публикуют в своих изданиях всякие выдумки и небылицы про Россию. И писал это Драгоманов не потому, что сочувствовал царскому правительству, а потому что понимал: публикуя столь явную ложь и глупости, народовцы дискредитируют сами себя, подставляются под удар своим идейным противникам, облегчают им борьбу против украинофильства.

Говоря о галицкой газете «Дило», М. Драгоманов отмечал, что эта газета проповедует про Москву теорию Духинского (к «Дилу» присоединилась и «Просвіта» брошюрой Ом.Огоновского) «та бреше про стан Українців у Россiji» [«и врёт о положении украинцев в России»], а «Дило» напечатало, что, мол, в России за украинскую книжку, сорочку, слово посылают в Сибирь. «Очевидно шчо львівські народовці перш усього неуки (в справах історіji, етнографіji j т.и.) і навіть маjуть мало інформаціj в текушчих справах нашоji Украjiни, напр., шчо власне забороньа цензура печатати». [«Очевидно, что львовские народовцы прежде всего неучи (в делах истории, этнографии и т.п.) и даже имеют мало информации о текущих делах нашей Украины, напр., что собственно запрещает цензура печатать».]

В действительности ни циркуляр 1863 г., ни указ 1876 г. не запрещали публикации украинских художественных произведений. К примеру, до 1863 г. «Кобзарь» Т.Шевченко издавался трижды: в 1840, 1844 и 1860 годах. В 1867 г., т.е. уже после появления Валуевского циркуляра, вышло 4-е издание «Кобзаря» под названием «Чигиринский торбанист-певец». В том же году Кожанчиков издал сочинения Шевченко в двух томах, содержавших 184 произведения. Через два года, в 1869 г. вышло 6-е издание Т.Шевченко. 7-е издание «Кобзаря» появилось в Петербурге в 1884 г. С того времени по 1903 г. «Кобзарь» выдержал еще не менее семи изданий, причем одно из них имело тираж 60 тыс. экземпляров. Значительными тиражами публиковались и отдельные произведения Шевченко, например, «Наймичка» в 1892 г. в Харькове — 50 тыс. экземпляров.

Ограничительные меры в отношении отдельных видов публикаций на малороссийском наречии, принятые российским правительством, были вызваны и тем, что враждебные России силы старались искусственно придать такое направление развитию этого наречия, чтобы сделать его как можно менее похожим на общерусский литературный язык и употребить как орудие разъединения русского народа. Эту угрозу видели и малороссияне, и многие галичане. О.А. Мончаловский писал в 1898 г. во Львове: «...Никто никому и нигде въ Россіи по-малорусски говорить не мешаетъ и не запрещаетъ. [...] Но гг. Мордовцевы хотя и не говорятъ этого, имеютъ въ виду одно препятствіе: неразрешеніе газетъ и журналовъ на ихъ наречіи, весьма мало похожемъ, кстати, на действительный языкъ малороссійскаго сельскаго населеній. Да это препятствіе есть и должно быть, въ культурныхъ и государственныхъ задачахъ Россіи. Въ рукахъ галицкихъ поляковъ малорусскій жаргонъ Кулиша, Барвинскаго и комп. — орудіе разьединенія русскаго народа. Не будемъ же мы такъ простодушны, чтобы самимъ прилагать свои руки къ подобному разъединешю».

Но существовавшие ограничения никогда не имели характера полного запрета, а после 1905 г. были и вовсе отменены.

Современные украинские авторы, говоря о Валуевском циркуляре 1863 г. и Эмсском указе 1876 г. стараются создать впечатление, что ограничительные меры, введенные на основании этих документов (которые львовский историк В.Мороз назвал «людожерными указами»), имели поистине катастрофические последствия для украинского языка и литературы.

Но если в Женеве, за сотни верст от российской цензуры, «горячие украинофилы» писали свои статьи на русском языке, а корифеи украинского театра за пределами сцены общались по-русски, то при чем здесь какие-то указы?

Вымыслы о якобы имевшем место в России абсолютном запрещении говорить и писать по-украински, которые появлялись в галицких изданиях середины 80-х годов XIX в. и были рассчитаны на малограмотных крестьян и мещан, в наши дни повторяются с серьезным видом людьми, претендующими на образованность и интеллигентность. Однако если в те далекие времена среди украинофилов был такой человек как М.Драгоманов, который прямо называл галицких народовцев неучами и заявлял, что их газета врет (в оригинале — «брешет») о положении украинцев в России, то теперь среди украинских деятелей из лагеря «национально-свидомых», даже среди «науковцев», такого человека нет. Все они безропотно согласились с тем, что вранье стало основополагающим принципом украинского «исторического метода». Тема пресловутых «указов» — яркий, но далеко не единственный тому пример.

Главное, что хотят здесь скрыть украинские историки-пропагандисты — так это тот факт, что общерусский литературный язык всегда был для жителей южной и юго-западной Руси, в том числе и для украинофилов, своим, а не иностранным языком. Они вынуждены прибегать к фальсификации истории потому, что понимают: признание этого факта не оставляет камня на камне от их идеологических построений и лишает оснований выдвигаемые отдельными политиканами требования об изгнании русского языка из всех сфер общественной жизни на Украине.

Глядя на так называемых «национально-свидомых», которые повторяют явную ложь и при этом клянутся, что они патриоты Украины, следует помнить — тот кто обманывает свой народ, добра ему не желает.

Леонид Соколов

«Вестника Юго-Западной Руси», № 1 за 2006 год.