Альтернатива

Николай Ульянов

Происхождение украинского сепаратизма

Судьба каждого человека неповторима. За такой затертой фразой стоят, однако, совсем не банальные события и жизненные судьбы, редко заканчивавшиеся более или менее благополучно. Эмиграция — не подарок судьбы, а вынужденный шаг, связанный с неизбежными утратами. Такой путь проделал и Н. И. Ульянов, которого, можно сказать, сам ход истории вытолкнул за пределы страны.

Начало жизни было сравнительно благополучным. Николай Иванович родился в 1904 году в Санкт-Петербурге. По завершении среднего образования поступил в 1922 году в Петербургский университет на историко-филологический факультет. По окончании университета в 1927 году академик С. Ф. Платонов, ставший его учителем, предложил талантливому юноше аспирантуру. После он работал преподавателем Архангельского педагогического института, а в 1933 году возвратился в Ленинград, став старшим научным сотрудником Академии наук. Предлагаемая вниманию читателя книга Николая Ивановича Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма» - единственный научный труд во всей мировой историографии, специально посвященный этой проблеме. Созданный почти 30 лет назад, он представляет для нас интерес, прежде всего тем, что не связан с сегодняшними политическими событиями, точнее - не ими порожден, и все же оглушительно современен. Такая судьба редко выпадает на долю академического исследования. Вряд ли следует удивляться и тому, что он появился в эмиграции: в нашей стране столь «несвоевременные» мысли просто не могли зародиться. Это в свою очередь побуждает нас задуматься над вопросом, что представляла собою российская эмиграция, что означает она для нас сегодня.

Мы долгое время были лишены мощного слоя культуры, созданного в эмиграции после октябрьского переворота 1917 года и гражданской войны. Волею судеб за рубежом оказалось более 3 миллионов человек. Точное число неизвестно, о нем спорят. Бесспорно лишь, что большинство эмигрантов были людьми образованными. Более того, там оказалась элита российской культуры, по творческому потенциалу сопоставимая с той частью, которая осталась в стране (не забудем при этом о потерях, понесенных в годы гражданской войны от голода, эпидемий, а больше - от чисто физического уничтожения).

Другая волна, последовавшая за второй мировой войной, не уступая ей по численности, не могла тягаться с первой по другим статьям. Но и среди эмигрантов этой волны также были поэты и писатели, ученые и конструкторы, просто предприимчивые люди и просто неудачники...

Сейчас к нам возвращаются многие имена. В основном это писатели, философы-мыслители типа Н. А. Бердяева или Г. П. Федотова. Нельзя не признать, что примеры тут не могут не быть случайными. Мы еще плохо знаем то огромное наследие, которое нам оставлено. Его еще предстоит изучить, освоить. Ясно лишь, что оно в известной мере способно заполнить те зия

За считанные годы выходят его первые книги: «Разинщина» (Харьков, 1931), «Очерки истории народа Коми-Зырян» (Ленинград, 1932), «Крестьянская война в Московском государстве начала XVII в.» (Ленинград, 1935), ряд статей. Ему была присуждена ученая степень кандидата исторических наук. Своего воплощения ждали многие научные замыслы. Но верстку очередной книги Ульянова рассыпали: летом 1936 года он был арестован... После убийства Кирова и в преддверии показательных процессов Ленинград чистили от интеллигенции.

Жизнь 32-летнего ученого была растоптана, а научная работа прервана на долгие годы. Отмеренный ему срок в 5 лет (сведущие люди знают - такой «мягкий» приговор с шаблонным обвинением в контрреволюционной пропаганде давался «ни за что») он отбывал в лагерях на Соловках, а затем в Норильске.

Он был выпущен на свободу в самый канун войны и вскоре взят на окопные работы. Под Вязьмой вместе с другими попал в плен. Пригодилась зэковская сметка: бежал из немецкого лагеря, прошел несколько сот километров по немецким тылам и разыскал в дальних пригородах осажденного Ленинграда свою жену. Более полутора лет они жили по глухим деревням на оккупированной территории. От голода спасала профессия жены, Надежды Николаевны: врач нужен всегда и везде...

Осенью 1943 года оккупационные власти отправили Н. И. и Н. Н. Ульяновых на принудительные работы в Германию. Здесь, под Мюнхеном, Ульянов работал на автомобильном заводе автогенным сварщиком (не продолжил ли гулаговскую «специальность»?). После разгрома Германии этот район оказался в американской зоне. Забрезжила новая угроза насильственной репатриации. Минувшие годы лишили Н. И. Ульянова иллюзий: сталинский режим на родине не сулил возвращения к научной работе, скорее снова лагеря. Выбор был не велик. Но и на Западе никто его не ждал. После долгих мытарств в 1947 году перебрался в Касабланку (Марокко), где продолжил работу сварщиком на металлургическом заводе французского концерна «Шварц Омон». Он оставался здесь до начала 1953 года, что дало повод подписывать первые статьи, начавшие появляться в эмигрантской печати, псевдонимом «Шварц-Омонский», от которого веяло лагерным юморком.

Как только жизнь начала мало-мальски входить в нормальную колею, Н. И. Ульянов решил посетить Париж: французский протекторат над Марокко облегчал тогда такое путешествие. Поездка стала переломным моментом в жизни. «...Впервые за свою эмиграцию увидел настоящую культурную Россию. Это было глотком свежей воды. Буквально отдохнул душой», - писал он своей супруге. Среди новых знакомых, приветливо встретивших его, были С. Мельгунов, Н. Берберова, Б. Зайцев и многие другие. За первой последовали другие поездки, появилась возможность пользоваться крупными библиотеками, возобновилась научная работа, открылась перспектива публикации трудов.

Конец 40-х - начало 50-х годов вошли в историю как глухая эпоха «холодной войны». Каждой войне нужны свои бойцы. Попытки втянуть Н. И. Ульянова в их фалангу, предпринятые в начале 1953 года (он был приглашен Американским комитетом по борьбе с большевизмом в качестве главного редактора русского отдела радиостанции «Освобождение»), не увенчались успехом. Борьба против большевистского режима была в тех условиях неотделима от борьбы против родины, ее единства, ее народов. Такие политические манипуляции были несовместимы с убеждениями Николая Ивановича. Заглянув за кулисы политической сцены, уяснив стратегические замыслы ее режиссеров, он решительно отошел от них. Весной 1953 года последовал переезд в Канаду (здесь он, в частности, начал читать лекции в Монреальском университете), а с 1955 года стал преподавателем Йельского университета (штат Коннектикут, город Нью-Хейвен).

Собственно, только с 1955 года возобновляется в полном объеме научная деятельность Н. И. Ульянова. Лучшие и наиболее плодотворные в жизни любого ученого годы (с 32 до 51 года) были безвозвратно утрачены. Можно лишь удивляться, что 19-летний перерыв не притупил вкуса к науке. В то же время жесткие изломы судьбы развили у него критические оценки действительности, сделали его острым полемистом, что сказалось на всем последующем творчестве. В сочетании с энциклопедическим складом ума все это превратило его в последовательного ниспровергателя шаблонных схем, расхожих истин и схоластических концепций. Именно здесь коренится отгадка его особого места в историографии. Он по праву может быть назван историческим мыслителем, истинные масштабы которого уяснены нами далеко не в полной мере по причине почти полной неизвестности его трудов для российских научных кругов.

Разговор о творчестве Н. И. Ульянова - большой и сложный. Помимо научных работ ему принадлежат два исторических романа - «Атосса», повествующий о войнах Дария со скифами, и «Сириус», описывающий последние годы Российской империи, события первой мировой войны и февральской революции. С известной долей условности можно сказать, что оба они как бы символизируют верхнюю и нижнюю хронологические планки его научных интересов. Его статьи рассеяны по страницам журналов «Возрождение»  (Париж) и «Новый журнал»  (Нью-Йорк), газет «Новое русское слово» (Нью-Йорк) и «Русская мысль» (Париж), а также многих других зарубежных периодических изданий, сборников статей, английской «Энциклопедии России и Советского Союза», англоязычной научной периодики. Бурную полемику вызывали в свое время его статьи о роли русской интеллигенции в судьбах России, характеристики отдельных исторических деятелей («Северный Тальма» об Александре I и «Басманный философ» о взглядах П. Я. Чаадаева), о славянофобстве Маркса («Замолчанный Маркс») и др. Широкий отклик вызвал его доклад «Исторический опыт России», произнесенный в Нью-Йорке в 1961 году на праздновании 1100-летия российской государственности. Но, пожалуй, центральное место в его исторических изысканиях занимает «Происхождение украинского сепаратизма». Работа над этим исследованием заняла более 15 лет. Отдельные его части публиковались в различных изданиях задолго до появления монографии в целом. Они сразу же привлекли к себе внимание. По мере прояснения масштаба замысла и мастерства исполнения росло не только внимание,  но и противодействие.  Чем иначе объяснить тот факт, что эта книга, не имеющая себе равных в освещении избранного предмета исследования, не смогла быть опубликована в США? Пусть читателя не вводит в заблуждение обозначение на титульном листе «Нью-Йорк, 1966». Книга была набрана и отпечатана в Испании, в Мадриде, где для этого не было, собственно, подходящих условий, о чем свидетельствует архаичная уже к тому времени дореволюционная орфография и грамматика, которой не пользовался и сам автор. Видимо, архаичны были и наборщик, и сама типография, что обусловило также наличие многочисленных опечаток.

Весьма странной была последующая судьба книги. Она довольно быстро разошлась. Лишь впоследствии обнаружилось, что большая часть тиража попала не к читателям, а была скуплена заинтересованными лицами и уничтожена. Монография вскоре стала библиографической редкостью. Тем не менее, второго издания не последовало. Научный труд дохода не приносит, издан он был на личные средства автора (ушедшего в 1973 году на пенсию), а спонсоров, видимо, не нашлось...

Не будем касаться здесь содержания книги или давать ей какую-то окончательную оценку. Читатель найдет в ней и сильные стороны, и отдельные недоработки. Что-то, вероятно, вызовет у него возражения и желание поспорить. Да и трудно ожидать иного, когда речь идет о столь острой проблеме. Не исключено, что найдутся и такие читатели, на которых ознакомление с книгой подействует как прикосновение к обнаженному зубному нерву. Но такова природа объекта исследования. Важно, однако, что автор нигде не оскорбил чьего-либо национального чувства. На аргументы же надо отвечать контраргументами, а не вспышками страстей.

К сожалению, автор уже не сможет возразить своим оппонентам или поговорить с людьми, воспринявшими его взгляды (хотя бы и частично). Н. И. Ульянов умер в 1985 году и похоронен на кладбище Йельского университета. Думается все же, что сам он с огромным интересом выслушал бы конструктивные замечания и объективно аргументированную критику. В таком подходе нуждается любое научное исследование. Эти принципы исповедовал и сам автор, свидетельством чему служит все его творчество. Мы полагаем, что труд Н. И. Ульянова - такой памятник исторической мысли, знакомство с которым необходимо даже тем, кто стоит на иной точке зрения. А кто может - пусть напишет лучше.

В предисловии были использованы материалы книги: «Отклики. Сборник статей памяти Н. И. Ульянова (1904— 1985)». Под ред. В. Сечкарева. Нью-Хейвен, 1986.

Особенность украинского самостийничества в том, что оно ни под какие из существующих учений о национальных движениях не подходит и никакими «железными» законами не объяснимо. Даже национального угнетения, как первого и самого необходимого оправдания для своего возникновения, у него нет. Единственный образец «угнетения» — указы 1863 и 1876 гг., ограничивавшие свободу печати на новом, искусственно создававшемся литературном языке, не воспринимались населением, как национальное преследование. Не только простой народ, не имевший касательства к созданию этого языка, но и девяносто девять процентов просвещенного малороссийского общества, состояло из противников его легализации. Только ничтожная кучка интеллигентов, не выражавшая никогда чаяний большинства народа, сделала его своим политическим знаменем. За все 300 лет пребывания в составе Российского Государства, Малороссия-Украина не была ни колонией, ни «порабощенной народностью».

Когда-то считалось само собой разумеющимся, что национальная сущность народа лучше всего выражается той партией, что стоит во главе националистического движения. Ныне украинское самостийничество дает образец величайшей ненависти  ко  всем наиболее  чтимым и наиболее древним традициям и культурным ценностям малороссийского народа: оно подвергло гонению церковно-славянский язык, утвердившийся на Руси со времен принятия христианства и еще более жестокое гонение воздвигнуто на общерусский литературный язык, лежавший, в течение тысячи лет в основе письменности всех частей Киевского Государства, во время и после его существования. Самостийники меняют культурно-историческую терминологию, меняют традиционные оценки героев и событий прошлого. Все это означает не понимание и не утверждение, а искоренение национальной души. Истинно национальное чувство приносится в жертву сочиненному партийному национализму.

Схема развития всякого сепаратизма такова: сначала, якобы, пробуждается «национальное чувство», потом оно растет и крепнет, пока не приводит к мысли об отделении от прежнего государства и создании нового. На Украине этот цикл совершался в обратном направлении. Там сначала обнаружилось стремление к отделению и лишь потом стала создаваться идейная основа, как оправдание такого стремления.

В заглавии настоящей работы, не случайно употреблено слово «сепаратизм» вместо «национализма». Именно национальной базы не хватало украинскому самостийничеству во все времена. Оно всегда выглядело движением не народным, не национальным, вследствие чего страдало комплексом неполноценности и до сих пор не может выйти из стадии самоутверждения. Если для грузин, армян, узбеков этой проблемы не существует, по причине ярко выраженного их национального облика, то для украинских самостийников главной заботой все еще остается доказать отличие украинца от русского. Сепаратистская мысль до сих пор работает над созданием антропологических, этнографических и лингвистических теорий, долженствующих лишить русских и украинцев какой бы то ни было степени родства между собой. Сначала их объявили «двумя русскими народностями» (Костомаров), потом — двумя разными славянскими народами, а позже возникли теории, по которым славянское происхождение оставлено только за украинцами, русские же отнесены к монголам, к туркам, к азиатам. Ю. Щербакивскому и Ф. Вовку доподлинно стало известно, что русские представляют собою потомков людей ледникового периода, родственных лопарям, самоедам и вогулам, тогда, как украинцы — представители переднеазийской круглоголовой расы, пришедшей из-за Черного моря и осевшей на местах освобожденных русскими, ушедшими на север вслед за отступающим ледником и мамонтом 1. Высказано предположение, усматривающее в украинцах остаток населения утонувшей Атлантиды.

И это обилие теорий, и лихорадочное культурное обособление от России, и выработка нового литературного языка не могут не бросаться в глаза и не зарождать подозрения в искусственности национальной доктрины.

***

В русской, особенно эмигрантской, литературе существует давнишняя тенденция объяснять украинский национализм исключительно воздействием внешних сил. Особенное распространение получила она после первой мировой войны, когда вскрылась картина широкой деятельности австро-германцев по финансированию организаций, вроде «Союза Вызволения Украины», по организации боевых дружин («Сичевые Стрельцы»), воевавших на стороне немцев, по устройству лагерей-школ для пленных украинцев. Д. А. Одинец, погрузившийся в эту тему и собравший обильный материал был подавлен грандиозностью немецких планов, настойчивостью и размахом пропаганды в целях насаждения самостийничества 2. Вторая мировая война явила еще более широкое полотно в этом смысле.

Но с давних пор историки, и среди них такой авторитетный, как проф. И. И. Лаппо, обратили внимание на поляков, приписывая им главную роль в создании автономистского движения.

Поляки, в самом деле, по праву могут считаться отцами украинской доктрины. Она заложена ими еще в эпоху гетманщины. Но и в новые времена их творчество очень велико. Так, самое употребление слов «Украина» и «украинцы» впервые в литературе стало насаждаться ими. Оно встречается уже в сочинениях графа Яна Потоцкого 2а. Другой поляк, гр. Фаддей Чацкий, тогда же вступает на путь расового толкования термина «Украинец». Если старинные польские анналисты, вроде Самуила Грондского, еще в XVII веке выводили этот термин из географического положения Малой Руси, расположенной на краю польских владений ("Margo enim polonice kraj; inde Ukraina quasi provincial ad fines Regni posita") 3, то Чацкий производил его от какой-то никому кроме него не известной орды «укров», вышедшей якобы из-за Волги в VII веке 4.

Поляков не устраивала ни «Малороссия», ни «Малая Русь». Примириться с ними они могли бы в том случае, если бы слово «Русь» не распространялось на «москалей». Внедрение «Украины» началось еще при Александре I, когда, ополячив Киев, покрывши весь правобережный юго-запад России густой сетью своих поветовых школ, основав польский университет в Вильно и прибрав к рукам открывшийся в 1804 году харьковский университет, поляки почувствовали себя хозяевами умственной жизни малороссийского края.

Хорошо известна роль польского кружка в харьковском университете, в смысле пропаганды малороссийского наречия, как литературного языка. Украинскому юношеству внушалась мысль о чуждости общерусского литературного языка, общерусской культуры и, конечно, не забыта была идея нерусского происхождения украинцев 5.

Гулак и Костомаров, бывшие в 30-х годах студентами Харьковского университета, подверглись в полной мере действию этой пропаганды. Ею же подсказана и идея всеславянского федеративного государства, провозглашенная ими в конце 40-х годов. Знаменитый «панславизм», вызывавший во всей Европе яростную брань по адресу России, был на самом деле не русского, а польского происхождения. Кн. Адам Чарторыйский на посту руководителя русской иностранной политики открыто провозгласил панславизм одним из средств возрождения Польши.

Польская заинтересованность в украинском сепаратизме лучше всего изложена историком Валерианом Калинкой, понявшим бессмысленность мечтаний о возвращении юга России под польское владычество. Край этот потерян для Польши, но надо сделать так, чтобы он был потерян и для России 5а. Для этого нет лучшего средства, чем поселение розни между южной и северной Русью и пропаганда идеи их национальной обособленности. В этом же духе составлена и программа Людвига Мерославского, накануне польского восстания 1863 года.

«Вся агитация малороссианизма — пусть перенесется за Днепр; там обширное пугачевское поле для нашей запоздавшей числом Хмельничины. Вот в чем состоит вся наша панславистическая и коммунистическая школа!... Вот весь польский герценизм!» 6.

Не менее интересный документ опубликован В. Л. Бурцевым 27 сентября 1917 г., в газете «Общее Дело» в Петрограде. Он представляет записку, найденную среди бумаг секретного архива примаса униатской Церкви А. Шептицкого, после занятия Львова русскими войсками.

Записка составлена в начале первой мировой войны, в предвидении победоносного вступления австро-венгерской армии на территорию русской Украины. Она содержала несколько предложений австрийскому правительству на предмет освоения и отторжения от России этого края. Намечалась широкая программа мероприятий военного, правового, церковного порядка, давались советы по части учреждения гетманства, формирования сепаратистки настроенных элементов среди украинцев, придания местному национализму казацкой формы и «возможно полного отделения украинской Церкви от русской».

Пикантность записки заключается в ее авторстве. Андрей Шептицкий, чьим именем она подписана, был польский граф, младший брат будущего военного министра в правительстве Пильсудского. Начав свою карьеру австрийским кавалерийским офицером, он, впоследствии, принял монашество, сделался иезуитом и с 1901 по 1944 г. занимал кафедру львовского митрополита. Все время своего пребывания на этом посту он неустанно служил делу отторжения Украины от России под видом ее национальной автономии. Деятельность его, в этом смысле, один из образцов воплощения польской программы на востоке.

Программа эта начала складываться сразу же после разделов. Поляки взяли на себя роль акушерки при родах украинского национализма и няньки при его воспитании. Они достигли того, что малороссийские националисты, несмотря на застарелые антипатии к Польше, сделались усердными их учениками. Польский национализм стал образцом для самого мелочного подражания, вплоть до того, что сочиненный П. П. Чубинским гимн «Ще не вмерла Украина» был неприкрытым подражанием польскому: «Еще Польска не сгинела»,

Картина этих более чем столетних усилий полна такого упорства в энергии, что не приходится удивляться соблазну некоторых историков и публицистов объяснить украинский сепаратизм одним только влиянием поляков 7.

Но вряд ли это будет правильно. Поляки могли питать и взращивать эмбрион сепаратизма, самый же эмбрион существовал в недрах украинского общества. Обнаружить и проследить его превращение в видное политическое явление — задача настоящей работы.

Библиотека информационно-аналитического сайта «Альтернатива»