Альтернатива

В страшные времена самое радостное и светлое — это возможность увидеть насквозь тех, кто надевает зелёные очки. Ведь зелёные очки, Элли, это не только возможность увидеть вокруг изумруды вместо стекляшек, но и шанс скрыть собственные глаза. И даже скрыть тот факт, что они закрыты — вообще или избирательно.

Сегодня же дало нам потрясающий, далеко не так часто выпадающий шанс увидеть мир прозрачным и понятным. Постижимым одним взглядом и одной мыслью. И эта мысль очень проста: человечно ли поддерживать — молчанием или словом, действием или бездействием — убийства дончан и йеменцев, луганчан и сирийцев, одесситов и ливийцев, харьковчан и сербов. Можно ли наживаться на чужой беде и смерти и оставаться при этом человеком.

Этот вопрос очень широк. Если верно то, что когда-то один из крупнейших преступников в истории человечества произнёс «Лучшее время приобретать недвижимость — это когда на улицах потоки крови», он тоже оказывается на радарах этого вопроса. И понятно, что тем, кто поддерживает и наживается небесплатно, с корыстью или интересом, будет отмерено совсем иной мерой.

Однако же есть и ещё одна категория. Та самая, которой мы посвящаем уже не первые наши размышления. Та самая, которая, по мысли (если это можно назвать так) некоторых недалёких персонажей, является вечной и неизбежной судьбой всего человечества. Та самая, чью сытую отрыжку прославляют как счастливое будущее всего человечества и капитализма. Это рядовой обыватель, это холопствующий потребитель, это счастливый в своём неведении кадавр, считающий себя вправе раздавать указания философам и физикам, мыслителям и космонавтам, исследователям и покорителям вершин.

Эта фигура кажется вечной для любого носителя сиюминутного мышления. Для любого, кто не способен выйти за пределы собственных тюрьмы мышления и ипотечной квартирки. Для любого, кому ржавчина на поддоне кредитного «Ланоса» под окном важнее детских смертей в нескольких сотнях километров. Для любого, кто видит себя где-нибудь посередине пищевой цепочки капитализма и его высшего воплощения — фашизма.

Мы уже беседовали и об их анатомии, и об их физиологии. Время обратиться к их этологии. То есть к тому, как и анатомия, и физиология проявляются в их поведении.

«Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад!»

«Несколько раз мы прерывали нашу беседу и прислушивались. С полей доносились редкие выстрелы, и каждый раз мы удовлетворенно кивали друг другу и перемигивались».

О, обыватель всегда будет удовлетворён выстрелами, если это выстрелы тех, кому он симпатизирует или считает «своими», что одно и то же. Ибо «свои» всегда симпатичны, всегда улыбчивы, всегда красивы и остроумны. Обыватель и мысли не допустит, что «свои» могут расстреливать машины и наносить авиаудары по гражданским зданиям, что «свои» — это далеко не всегда те, кто «по эту сторону» от формального фронта. Ведь в современном мире линия фронта давным-давно уже достаточно формальна.

«Сначала четверо фермеров притащили к грузовику два неподвижных тела. Одного убитого я узнал — это был человек в берете, которого офицер называл инженером. Другой, юноша, почти мальчик, был мне незнаком. С некоторым облегчением я заметил, что он, к счастью, не убит, а только тяжело ранен».

При этом сложность работы и общения с обывателем в том, что он может до последнего сохранять иллюзию и внешность гуманизма. Он до последнего будет сохранять лживо-лицемерные (а самое страшное — он зачастую действительно в них верит) оговорки вроде «к счастью, не убит». Кстати, именно так отличаются штатные пропагандисты или окончательно расчеловечившиеся либералы с фашистами в современной украинской ситуации от обывателя. Пропагандисты или разлюди (дегуманы?) никогда не добавят «с некоторым облегчением» или «к счастью» к конструкции «не убит». Или же обставят подобные обороты таким количеством увёрток и уточнений, что лучше бы и не добавляли.

«Победа была полная, никто из фермеров не пострадал. Я испытал большое моральное удовлетворение, видя, как эти простые люди, еще, казалось бы, разгоряченные боем, выказывают тем не менее несомненное душевное благородство, обращаясь с поверженным противником почти по-рыцарски».

Обыватель может быть и благородным — тогда, когда он побеждает и выигрывает. Это если он, конечно, обыватель, а не окончательная разлюдь, впавшая в звериность. В этом смысле постоянная паства многих пропагандистских пабликов и сообществ давно уже перестала быть обывателями. Это те самые 10–15 процентов на самом крайнем фланге распределения по настроениям в обществе. И с ними совершенно, повторяю, иной разговор.

«И тут пленного провели мимо меня, и он приостановился на секунду и взглянул мне прямо в лицо своими близорукими глазами. Может быть, мне это показалось. Теперь я надеюсь, что мне это показалось. Но в глазах его было нечто такое, отчего сердце мое упало. Бездарный мир! Нет, я не оправдываю этого человека. Он экстремист, он партизан, он убивал и должен быть наказан, но я же не слепой. Я отчетливо видел, что это благородный человек. Не чернорубашечник, не невежда, а человек с убеждениями. Впрочем, теперь я надеюсь, что я ошибся. Всю жизнь я страдаю оттого, что думаю о людях хорошо».

А вот обыватель ещё способен к (как минимум внешне) гуманистическим мыслям и оговоркам. Кстати, поэтому же он легко фашизируется, ведь такое колеблющееся, постоянно сомневающееся положение крайне сложно. Для удержания баланса нужно колоссальное количество усилий. И когда обыватель видит врага или инакового, он предпочтёт сделать шаг к разлюди, чем посмотреть в глаза правде или же врагу. Филистер испугается человека в глазах врага. Мещанин для того и хочет носить зелёные очки: в них можно закрыть глаза и никто не заметит этого, а значит — не упрекнёт. А с закрытыми глазами можно и о себе поднять мнение. Надо же, я попытался увидеть в людях врага! Неужели я настолько хорош? И уж точно я явно лучше, чем собственно враг. Нет, определённо, я на правильной стороне истории.

А мне оставьте эти шторы! И шоры тоже.

«Да, они бунтовщики, люди вредные для всеобщего спокойствия. И все-таки я не могу не пожалеть их, насквозь промокших, грязных, загнанных, подобно зверям. И во имя чего? Что это — анархизм? Протест против несправедливости? Но против какой? Я их решительно не понимаю. Странно, сейчас я припоминаю, что при облаве не было ни автоматных очередей, ни разрывов гранат. Должно быть, у них кончились боеприпасы».

Для этой слепой во всех смыслах этого прилагательного уверенности обыватель будет создавать всё более и более изощрённые конструкции, нагромождая ложь на выдумку, а иллюзию на самообман. Враг не стал стрелять в наших, пожертвовав собственной жизнью? Да ладно, дело только в том, что «у них» кончились боеприпасы. Не может быть враг благороден. Враг создал орден Жукова, а мы сносим памятники Жукову? Это лишь потому, что мы боремся с проклятыми коммуняками и деколонизуем вільну нэньку, а вот подлый враг пытается использовать имя Жукова в своих мерзких целях. Как использовать? У нашего населения Жуков ассоциируется с позитивом. Почему ассоциируется? Потому что население несознательное и не понимает, что нужно декоммунизироваться и деколонизоваться. Почему не понимает? Потому что вражеская пропаганда мешает увидеть населению демографический рост за последние тридцать лет, новенькие выстроенные заводы,

стекольно-гладкие дороги

и новые электростанции. Вот и приходится сносить памятники «советской колонизации» и «имперского присвоения».

И филистер «решительно не понимает», как возможно иначе. А если не понимает, значит иначе и невозможно. Ведь сам мещанин никогда не жил иначе, значит иначе и невозможно. Капитализм вечен. Моя нация существовала всегда. Я всегда придерживаюсь таких взглядов. История — это вообще лженаука и продажная девка, её знать незачем.

«В утренних газетах было интересное сообщение о всеобщей демобилизации и полной демилитаризации страны. Слава богу, наконец-то додумались! Надо понимать, что марсиане взяли дело обороны целиком в свои руки, и нам теперь эта оборона не будет стоить ни гроша, если не считать, конечно, желудочного сока».

Ради подтверждения своей мысли о том, что иное немыслимо, обыватель согласен на всё. Он согласен бежать от своей (и не только своей) свободы. Он согласен на формальную и реальную сдачу суверенитета своей «незалежної, вільної та суверенної» страны. Он согласен на своз тысяч подонков со всего мира. И это, заметим, тот же самый обыватель, который восемь лет назад каждое сообщение про российских или сербских, абхазских или осетинских добровольцев на Донбассе встречал визгами про «ввод войск», про «покушение на независимость» и про «нарушение нерушимых границ».

«Парал распространяет слухи, что и полиция тоже будет упразднена. Пандарей хотел его засадить, но мы не позволили. Слухи, конечно, это только слухи, но на месте Пандарея я бы вел себя сейчас осторожнее».

И это при том, что обыватель на самом деле пуглив и осторожен как заяц. И уж ветра, веющие в новые стороны, обыватель чует очень хорошо. И в этом, на самом деле, одна из надежд бывшей УССР на хоть сколько-нибудь человеческую жизнь в обозримом будущем.

Но для этого надо, чтобы обыватель чувствовал массовость. Чтобы он видел, что «так поступают все». И здесь важнейшим оказывается поведение мещанина в среде таких же, как он сам.

Свой среди своих

«Гермиона хотела, чтобы я провел этот день в постели, но я не послушался ее и правильно сделал. … Не скрою, что мне не терпелось рассказать нашим о страшных и трагических происшествиях, свидетелем которых я имел несчастье быть вчера. Правда, к обеду эти события рисовались мне уже не столько в трагическом, сколько в романтическом свете. Рассказ мой на “пятачке” имел огромный успех, меня забросали вопросами, и мое маленькое тщеславие было полностью удовлетворено».

Ведь именно в среде таких же, как он сам, можно получить поглаживания и одобрения, подтверждение своей правоты и согласие на дальнейшее такое же поведение. Именно в среде своих мещанин романтизирует самого себя и своё поведение. Ведь стать героем — это так романтично. Даже если героизм этот заключается в том, чтобы обругать в интернете какого-нибудь «клятого москаля» или же «задонатити нашим захисникам». Вот почему, кстати, подобные кампании «сбора донатов» особенно успешны в разнообразных «корпоративных средах». Вот почему, кстати, эти «корпоративные среды» в украинских условиях стали чашками Петри для украинского фашизма.

И здесь нет ничего интелофобного. Украинская программистская среда наряду с интеллигенцией и богемой пропитана фашистским мировоззрением ничуть не меньше, чем российская глобалистски-либеральным. А одна из причин этого — как раз двойной мещанский конформизм. Быть конформистом по отношению к господствующей точке зрения в этом обществе и по отношению к собственному кругу знакомых — что может быть приятнее для филистера?

«Он заявил также, что на месте инсургентов показал бы «этому мужичью» почем фунт дыма, и тогда чуть не случилась драка, потому что брат Миртила был фермером и сам Миртил происходил из фермерской семьи. Я не люблю ссор, не выношу их, и, пока драчунов растаскивали, я пошел в мэрию».

Правда, для этого «собственный круг» должен соответствовать. Сам соответствовать, конечно же. Делать усилия по воспитанию и созданию собственного круга — фи, это выше филистерской уверенности в собственной избранности. Растаскивать драчунов или сглаживать конфликты — это работа не для тонких настроек в мозгу нежного мещанина.

Вот почему мещанин скорее рванёт в какой-нибудь Львов, а то и Краков, чем останется разгребать проблемы в своём городе. Ведь он так не выносит драк!

Вот почему, между прочим, мещанское мировоззрение с такой радостью восприняло идею культуры отмены (а заодно и отмены культуры, как уже замечали). Отменить, проигнорировать, забыть, оттолкнуть, зачеркнуть проще, чем искать пути решения, совместно работать, делать усилия.

Вот почему, между прочим, мещанин так легко «отменяет» целые социальные группы и регионы. Донбасс? Да он всё равно был убыточным, давайте просто перестроим наши цепочки поставок, лишь бы не мешали делать мой собственный маленький гешефтик. Крым? Да там сплошные совковые пенсионеры и патриоты России, давайте лучше ездить в Европы вроде болгарий и турций с египтами (ой. Ладно, и так сойдёт).

«Да и не только он — все служащие бросили текущие дела и собрались вокруг меня, так что успех был полным и здесь. Все согласились, что я действовал мужественно и мое поведение делает мне честь. Пришлось пожать множество рук, а красотка Тиона попросила даже разрешения поцеловать меня, каковое разрешение я дал, конечно, с удовольствием».

И вот почему же обыватель с радостью примет награду за то, чего он, в общем-то, не заслуживает. Потому что высшей точкой отмены становится отмена себя самого. Своего прошлого. Своего происхождения. Своей природы. Мещанин с радостью отменит свою «неудобную природу», если ему достаточно внушительно и авторитетно скажут это сделать. Филистер с восторгом отменит свою историю и биографию, если это будет соответствовать его сегодняшним потребностям.

Чечевичная похлёбка ведь куда вкуснее первородства, правда?

Ради поцелуя красотки Тионы можно солгать, можно забыть о реальной истории, можно отменить своё реальное поведение в недавнем прошлом. Ради поцелуя красотки Европы можно солгать.

А рок в том, что этот поцелуй в реальной жизни неизбежно оборачивается поцелуем дементора. Филистер теряет память — и оказывается на самом краю гибели.

Долгая память хуже, чем сифилис

«Тут Калаид, который уже давно дергался и брызгал, вдруг ляпнул: “А в-в-вот у Аполлона у самого зять террорист”. От меня сразу как-то отшатнулись, а Пандарей, выпятив челюсть веско заявил: “Это точно. Есть такие сведения и у нас”. Я возмутился до последней степени и заявил им всем, что, во-первых, тесть за зятя не отвечает; во-вторых, у самого Пандарея племянник в прошлом году сел на пять лет за развратные действия; в-третьих, с Хароном я всегда был на ножах, это любой может подтвердить, и в-четвертых, ничего такого я за Хароном не знаю — уехал человек в командировку, и ни слуху от него, ни духу. Это были неприятные минуты, но вздорность обвинения была настолько очевидна, что все кончилось благополучно, и разговор пошел о желудочном соке».

А вслед за продажей первородства и отречение придёт. Если понадобится, то даже не трёхкратное, а то и четырёхкратное. Оно может прозвучать в виде «он мне никто», в виде «я его терпеть не могу», в виде «я его не знаю» (см. выше), но оно неизбежно прозвучит. Лариса Шепитько в гениальном «Восхождении» это пронзительно показала.

Фатум и счастье филистера в том, что он что угодно может забывать с лёгкостью профессионального культурканселлиста. Фатум потому, что именно это превращает филистера в мошку на поверхности океана; история смахнёт его со своих страниц, даже если филистеру посчастливится жить на первой странице нового параграфа. Счастье потому, что помнить — это вообще большая работа и забота.

Именно это позволяет обывателю с радостью принимать вчерашнего врага.

«Мы все тоже представились, и очень скоро Эак почувствовал себя среди нас как дома. Он оказался прекрасным рассказчиком, мы просто животы надорвали, слушая его».

Особенно если у вчерашнего врага удаётся найти реальное — или надуманное — положительное качество. Неважно, что Эак избивал меня. Неважно, что Эак служит оккупантам-марсианам. Но он такой классный парень и прекрасный рассказчик! А если Эак окажется платежеспособным, обыватель и думать забудет о чём-либо ещё.

Вот почему все попытки культивации ненависти и громогласные визги про «ненависть назавжди» и «ніколи більше не будемо в мирі» — это либо пустоголовость, либо пустозвонство.

«Особенно нам понравилось, как они намыливали пол в гостиной, раздевали барышень и устраивали за ними погони. Это у них называлось “играть в пятнашки”, и рассказывал он об этом уморительнейшим образом. Должен признаться, что мы все ощущали все-таки некоторый стыд за наше захолустье, где ни о чем подобном слыхом не слыхали».

Ведь обыватель (в отличие от самого проекта «Украина» с его экзистенциальной ненавистью к сложным системам, построенным вокруг центра) со сладострастием примет любые моды из центра и столиц, даже если эти моды будут откровенно похабны и мерзки. Но сама приобщённость к «центру мира», к «столичному» для него значит очень многое.

Вот почему украинский обыватель так бодро бежит, задрав штаны, за Европой. Как только он осознает, что любой Париж или Лиссабон (да даже Лондон или Мюнхен) на фоне Москвы или Санкт-Петербурга (да даже Казани или Владивостока) — это разваливающееся село, он моментально стартует в противоположном направлении.

И высок соблазн завопить «да зачем нам такие ненадёжные союзники», а также «да пошли они куда подальше, предатели». Предатели, безусловно. Проблема только в том, что эти предатели даже не понимают собственного предательства. У них не выращен школой, семьёй, медиа нужный орган восприятия в мозгу. И это не значит, что они безнадёжны. Это значит, что ими нужно заниматься. Мир вообще жесток: если население не будешь воспитывать ты, его будет воспитывать твой враг.

А ещё проблема в том, что у этих предателей будут дети. И если это будут дети не наши, то это будут дети тех, кто этих предателей использует в своих целях.

Точно так же, как экзистенциальные враги Советского Союза и России не гнушались воспитывать не то что предателей — унтерменшей, по их классификации, в своих инструментальных целях; точно так же, как сама Россия столетиями воспитывала детей собственных врагов в своих целях и в своей культуре; точно так же и сейчас отказ от этого многовекового опыта станет первым шагом к историческому поражению России как общественной системы, как культурного проекта, как цивилизации. Обывательское предательство омерзительно, но чистоплюйство при строительстве приводит к хлипкости здания, а это куда страшнее для будущего.

«Я вечно что-нибудь ищу! Я день-деньской в бегах»

«Должен сказать, что донорский пункт вообще произвел на меня самое благоприятное впечатление. Оборудование новейшее. Зонд смазывается самыми лучшими сортами вазелина. Прием желудочного сока производится автоматически, но под наблюдением опытного врача, а не какого-нибудь громилы. Персонал исключительно вежлив и обходителен, сразу видно, что платят им неплохо. Все вокруг блестит чистотой, мебель новая. В ожидании очереди можно смотреть телевизор или читать свежие газеты. Да и какая очередь! Гораздо меньше и быстрее, чем в трактире. А деньги выдаются немедленно, прямо из автомата. Да, во всем чувствуется высокая культура, гуманность, забота о доноре. И подумать только, что каких-нибудь три дня назад этот дом был логовом такого человека, как господин Лаомедонт!»

Тем более что рафинирование и ректификация материала для постройки здания происходит очень быстро. Такова уж природа этого материала. И, в отличие от привередничающих российских патриотов, кукловоды украинских фашистов это отлично знают. Вот почему такая паника поднята в связи с переходом уже сотен и тысяч

бывших винтиков украинской системы на российскую сторону.

Уж кукловоды-то знают, что этот процесс имеет свойство лавины, и самое сложное — его начать и разогнать. Уж кукловоды-то знают (и дурак Арестович всего лишь озвучивает то, о чём они молчат), что украинская армия действительно может стать плечом к плечу рядом с российской, а если быть точнее, то стать частью российской. Уж кукловоды-то знают, что, если Россия предложит «новейшее оборудование», «вежливый персонал», «блестящую чистоту», «новую мебель», «свежие газеты», «немедленную выдачу денег», как волны мещан, нынче рвущихся в Европы, не только сменят вектор, но ещё и забудут о своём еврожелании как о страшном сне.

И уж лаомедонты украинского монстра это понимают лучше прочих. И когда в домах нынешних лаомедонтов будут донорские центры и пионерские лагеря, мещанин это поддержит всеми четырьмя своими конечностями.

«Кто-то предположил, что марсиане добывают из желудочного сока золото или редкие металлы, и это явно безграмотное предположение натолкнуло Морфея на очень верную мысль. “Старички, — сказал он. — А ведь в самом деле, золото они из него добывают или энергию, а надо понимать, что наш желудочный сок для марсиан — вещь очень важная. Не одурачили бы они нас, а?” Сначала его никто не понял, но потом до нас дошло, что настоящей цены на желудочный сок никто ведь не знает и что это за цена, которую назначили марсиане, — неизвестно. Вполне возможно, что марсиане, люди, надо думать, практичные, выгоняют из этого предприятия непропорционально большой доход, пользуясь нашим невежеством. “Скупают у нас по дешевке, — взбеленился одноногий Полифем, — а потом, стервецы, загоняют на какую-нибудь комету по настоящей цене!”»

Ведь столько лет украинский обыватель чувствовал себя в выигрыше. Ему так расхваливали евротовар, что он готов был ради него отдать не только желудочный сок, но и органы по его выработке. Когда филистер понимает (или «понимает», что неважно), что его обманули; когда филистер ощущает, что он «мог бы получить больше»; когда филистер полагает, что «ему заплатили мало за товар», филистер вскипает яростью неблагородной. И даже если сам товар-то был бросовым и ещё вчера не стоил ни копейки, филистеру плевать на это.

Точно так же, как вчера украинские филистеры браво торговали собственной украинской мовой (одна из учительниц раннеукраинской школы в ответ на предложение учить детей по-русски хамски крикнула в лицо родителям: «Да мне за эту мову столько доплачивают, что я на потолке буду танцевать за эти деньги!»), так же завтра бывшие украинские филистеры будут торговать любым другим ресурсом в своем распоряжении. Желудочным соком, русским языком, херсонскими арбузами, лежаком на ЮБК — да какая разница? Мещанину главное — найти, чем торговать, найти, что продать, найти, за что купить. Вот почему херсонские фермеры сейчас светятся от счастья, продавая свои больше-не-кавуны в Крым. Вот почему разумно управляемые ВГА ищут возможности и рынки сбыта, пусть даже для пока что карликовых экономик вроде восточной части Харьковской области.

Ну нет у меня для вас других мещан!

«Вот вы и привыкли смотреть на мир глазами небожителя, этакого сверхчеловека. Экая жалость — цивилизацию продали за горсть медяков! Да скажите спасибо, что вам за нее дают эти медяки! Вам они, конечно, ни к чему. А вдове, которая одна поднимает троих детей, которая должна их выкормить, вырастить, выучить? А Полифему, калеке, получающему грошовую пенсию? А фермеру? Что вы предложили фермеру? Сомнительные социальные идейки? Книжечки-брошюрочки? Эстетскую вашу философию? Да фермер плевал на все это! Ему нужна одежда, машины, нужна уверенность в завтрашнем дне! Ему нужно иметь постоянную возможность взрастить урожай и получить за него хорошую цену!»

И в этой мещански-торгашеской проповеди филистера есть определённый смысл — как минимум в ситуации необходимости выживания. Как уже не раз замечалось, победителем выйдет тот, кто предложит массам возможность выживать, кто им предложит одежду, машины, уверенность в завтрашнем дне, возможность вырастить урожай.

И хотя сегодня фермеры и мещане выглядят в этом смысле тошнотворно и скотски, однако именно они составляют немалую массу населения на многострадальной земле бывшей УССР. Креативный класс немалой частью уже свалил, осуществив свои давние мечты. «Интеллектуалы» и «интеллигенция» либо притихли, либо последовали за креаклами. Творцами жизни, жизни с самых низов на предельно упростившейся, примитивизировавшейся территории экс-УССР теперь являются именно эти люди от земли. Безусловно, сам путь с высот самой технологичной и образованной республики СССР до аграрно-феодальных отношений позорен и постыден, однако теперь уже иного не дано.

«Вы воображаете себя цветом цивилизации, а на самом-то деле вы плесень, взросшая на соках ее. Вы возомнили о себе и теперь воображаете, будто ваша гибель — это гибель всего человечества».

И в этом смысле проповедь филистера звучит обоюдоостро. Ведь его слова можно обратить и к интеллигенции вроде предавшей собственный родной город Елены Стяжкиной

Елена Стяжкина, «докторка» исторических наук, старшая научная сотрудница Института истории Украины НАНУ. Считает себя писательницей, «творит» иногда под псевдонимом «Елена Юрская». Выпускница ДонГУ - манкурт, ненавидящий собственный родной город.

или позора Волновахского района Ивана Дзюбы

Иван Дзюба уроженец села Николаевка многострадального нынче Волновахского района Донецкой области. Дзюбы приходят и уходят, а Волноваха и Мариуполь расплачиваются за нациофашистские фантазии собственных неблагодарных детей.

И если с нынешним украинским мещанином практически бесполезно говорить о православном выборе князя Владимира или глубоко христианском жесте Николая Гастелло, то точно так же многим уже прямо сейчас, а многим в самое ближайшее время станет глубоко равнодушна и фашистская риторика.

«Постарайтесь понять, что человеку больше всего на свете нужны покой и уверенность в завтрашнем дне. Ведь ничего же страшного не случилось. Вот вы говорите, что человек превратился теперь в фабрику желудочного сока. Это громкие слова, Харон. На самом-то деле произошло нечто обратное. Человек, попавши в новые условия существования, нашел превосходный способ использования своих физиологических ресурсов для упрочения своего положения в этом мире. Вы называете это рабством, а всякий разумный человек полагает это обыкновенной торговой сделкой, которая должна быть взаимовыгодной».

Начнётся всё, конечно же, с согласия сквозь зубы. Вчерашние украинские мещане будут сами для себя и для других представлять это как сделку, как «мы обманули глупых москалей», как «у меня нет другого выхода». Но уже через короткий промежуток времени поменяются его интонации, а ещё через такой же — и содержание слов. А уже его дети будут неотъемлемой и неразличимой с воронежцами, курянами или ростовчанами частью единого пространства.

И враги, кстати, это отлично понимают. Вот почему украинский фашизм, как 80 лет тому, хлещет ядом угроз учителям в Запорожской, Харьковской и Херсонской областях.

Вот почему наймиты кукловодов этого фашизма, высунув язычки, бегут впереди паровоза, пытаясь помочь в терактах.

«Вы говорите о конце культуры и цивилизации, но это уж вовсе неправда! Непонятно даже, что вы имеете в виду. Газеты выходят ежедневно, выпускаются новые книги, сочиняются новые телеспектакли, работает промышленность…».

Ведь нынешний украинский обыватель, а вместе с ним и его дети, не поймёт, о каком конце украинской культуры и цивилизации сможет идти речь, когда будут выпускаться книги (а не нынешняя издательская пустыня на полмиллиона квадратных километров), когда книги из могучих издательств России будут завозиться не через Финляндию и Израиль, как это делается сейчас, когда великолепные театры России снова будут гастролировать по нынешним украинским городам, когда «Южмаш» и НСЗ «Океан» снова будут загружены заказами на годы вперёд.

«Харон! Ну чего вам недостает? Вам оставили все, что у вас было: свободу слова, самоуправление, конституцию. Мало того, вас защитили от господина Лаомедонта!»

И уж тем более, если мещанин и его дети будут надёжно и тепло защищены от нынешних украинских лаомедонтов с их «западной помощью», с их «казацкими сюрпризами для оккупантов».

«На донорском пункте меня ожидал приятный сюрприз: соответствующие анализы выявили, что в силу имеющихся у меня внутренних хронических заболеваний желудочный сок мой надлежит относить к первому сорту, так что за сто граммов сока мне будут теперь выплачивать на сорок процентов больше, нежели всем прочим. Мало того, дежурный фельдшер намекнул мне, что, употребляя в умеренных, но достаточных количествах синюховку, я смогу добиться перехода в сорт экстра и получать за сто граммов на семьдесят-восемьдесят процентов больше. Я боюсь сглазить, но, кажется, наконец, впервые в жизни мне немножечко повезло».

И уж тем более — если мещанину будет предложена хоть сколько-нибудь устойчивая и надёжная перспектива будущего. Тот самый надёжный завтрашний день, те самые «возможности роста» и «шансы в дальнейшем». Соотнеся всего лишь сбор клубники в Финляндии с подполковничьими погонами в Ростове, вынос уток в Словакии с хирургической ставкой в Курске, разнорабство в Польше с прорабством в Набережных Челнах, типичный обыватель сделает крайне предсказуемый выбор. А тот, кто не сделает, накажет сам себя и уж точно большой потерей для России не станет.

Комфортная уверенность конформиста

«Но когда мы остались одни, Харон закурил сигару и сказал, странно глядя на меня: “Ну что, отец, проиграно наше дело?” В ответ я только пожал плечами, хотя мне очень хотелось сказать, что если чье-нибудь дело и проиграно, то, во всяком случае, не наше».

Именно так типичный украинский мещанин, как показали Мелитополь, Херсон, Энергодар, Бердянск, и воспринимает уход Украины. Как бы Украина ни плодила «анонимные фотографии патриотичных юношей из Мариуполя» аж на уровне самого «серого кардинала» Зеленского.

Конформист, который восемь лет был одной из причин бед и даже гибели не поддавшихся на фашистскую пропаганду, станет почвой и материалом для построения нового здания. Вот такая жестокая ирония судьбы.

«Не в громе космической катастрофы, не в пламени атомной войны и даже не в тисках перенаселения, а в сытой, спокойной тишине кончается, видите ли, история человечества. “Подумать только, — с надрывом проговорил он, уронив голову на руки, — не баллистические ракеты, а всего-навсего горсть медяков за стакан желудочного сока погубили цивилизацию…”».

И в этом смысле есть смешное и в надрывных стонах мнившей себя пупом мироздания интеллигенции, и в истеричных криках фашистских пастухов, у которых начало разбегаться стадо. Это не конец цивилизации — это конец построенной ими цивилизации. А может, и в кавычках. Из гумуса обывателей снова будут нарождаться и выходить десятки и сотни воинов и учёных, мыслителей и изобретателей. Не предрасположено нынешнее общество капитализма рождать каждого мечтателем и искателем — ну что же, значит, нужно работать в рамках нынешних сковывающих правил. И приближать, конечно же, общество, в котором у каждого будет шанс мечтать и искать.

«Однако я довольно быстро понял, что все это попросту истерические словоизлияния образованного человека, пережившего крушение своих личных идеалов».

А пока что мы имеем дело с ироничным, скептичным, разуверившимся эгоистом, который не слышит никаких воззваний и кличей. Который ритуально реагирует на украинскую пропаганду потому, что эта пропаганда в силе и за её криками стоит грохот сапог штурмовых отрядов по брусчатке. Который хочет лишь «проскочить» через страшный переломный момент, не задержавшись в нём навсегда. И который — к счастью! — точно так же реагирует и на заполошные завывания поэтесс

и на причитания новых власовцев

и на междусобойчики покоричневевшей украинской интеллигенции.

«Мещанство — это: “Я”, “Мое” и “Мне”! / А мир хоть провались, хоть лопни к черту!»

«Я это к тому, что красиво было, когда над городом символом мира и безопасности бесшумно прошли в вышине сияющие волшебным светом огромные летающие корабли, сразу видно, что не наши».

Этот эгоист всегда низкопоклонствует и штиблетолижет «не нашим». В этом смысле у России на восточных территориях экс-УССР, раз уж она туда пришла, будет преимущество. Но нужно учитывать и то, что больше нельзя повторять ошибки с чрезмерным пиететом перед Западом ли, Востоком ли, Югом ли — неважно.

«Свою речь я назову “Покой и уверенность” и отдам Харону в газету. Пусть только попробует не напечатать. Как это так, весь город за, а он один, видите ли, против! Не выйдет, дорогой зятек, не выйдет!»

Этот эгоист всегда конформен и комфортен. В этом смысле у России на восточных территориях экс-УССР возникнут большие шансы, когда заговорит молчаливое после многолетней привычки большинство. И процесс этот будет лавинообразным и кумулятивным.

«Марсиане так марсиане. Надоело мне об этом спорить».

Этот эгоист всегда устаёт от самого себя, если вдруг он сам пытается выйти за пределы собственной ограниченности. В этом смысле у России на восточных территориях экс-УССР с каждым днём шансы возрастают, и суетящиеся по ту сторону от фронтира пропагандисты это отлично знают. Всё большее количество мещан «устает спорить» и готово принять порядок, если, конечно, это будет порядок.

«”Одну минутку, Харон, — сказал я, превозмогая слабость. — Что же теперь будет? Что с нами сделают?” Этот мой единственный вопрос привел его в неописуемую ярость. Он остановился на пороге, повернулся вполоборота и, как-то болезненно дергая коленом, прошипел сквозь зубы следующие странные слова: “Хоть бы одна сволочь спросила, что она ДОЛЖНА делать. Так нет же, каждая сволочь спрашивает только, что С НЕЙ будут делать. Успокойтесь, ваше будет царство небесное на Земле”. После этого он вышел, громко хлопнув дверью, и через минуту на улице заворчал, удаляясь, его автомобиль».

Этот эгоист всегда затрудняется провести работу над собственным будущим. Он всегда ждёт, когда ему предложат это будущее. В этом смысле у России на восточных территориях экс-УССР хотя бы в силу бесплодности самой идеологии украинства шансы колоссальные. Любое предложение на абсолютно пустом рынке идей будет воспринято — и уже воспринимается! Интеллигент может возмущаться (и по делу!) тем, что мещанская сволочь интересуется лишь тем, что с ней произойдёт, но сама «мещанская сволочь» не делает ничего, чтобы что-то произошло. Интеллигент прав в этом вопросе. Однако в этом же заключается и шанс территории Дикого поля XXI века на то, что всё-таки до состояния своего прародителя полутысячелетней давности оно не дойдёт. Вот такой злой парадокс.

«Создается впечатление, будто желудочный сок является неким краеугольным камнем новой государственной политики. Такого еще не бывало. Но если подумать, то почему бы и нет?»

Этот эгоист всё видит с позиций собственного желудка и его сока. В этом смысле у России на восточных территориях экс-УССР с каждым днём всё более предпочтительные позиции. И самоубийственная политика Украины по вывозу зерна, и бешеные темпы движения к дефолту, и истеричная экономическая политика нынешней киевской власти — всё это приведёт к всё более громкому звучанию ключевого, самого убойного, самого неопровержимого вопроса любого мещанина: «Почему бы и нет?».

«Вернулась из гостей Гермиона и рассказала, что в бывшем особняке господина Лаомедонта оборудуется стационарный донорский пункт по приему желудочного сока. Если это правда, то я одобряю и поддерживаю. Я вообще за всякую стационарность и устойчивость».

Потому что если за желудочным соком стоит устойчивость и «стационарность», то филистер проголосует за. И для любого идейного это «болото» является союзником, если идейный предложит эти два чудеснейшие свойства.

«”Что вам угодно?” — спросил я. “Натуральный обыватель, — сказал человек в берете. — Ничего он не знает и ничего знать не хочет!”»

И безусловно, сам по себе обыватель, мещанин, филистер, бюргер знать ничего не хочет и не будет. Капитализм не для того воспитывает «квалифицированных потребителей». Однако нет других рук, чтобы сломать боевой наконечник мирового капитализма в виде фашизма. И нет других рук, чтобы строить другое общество. А в нём и до прозрения недалеко. Страшно лишь, что это прозрение будет очень дорого стоить всем: и обывателям, и «идейным», и «психам», и «активным».

Однако на горизонте светает. После долгой ночи, заполненной лизоблюдскими «интеллигентами» и ленивыми обывателями, приходит утро нового времени. В котором реальность возвращает свои права. В котором виртуальные электрические сны обывателя теряют свою гипертрофированную значимость. В котором будет шанс на новый мир.

Андреас-Алекс Кальтенберг,

специально для alternatio.org