Альтернатива

<...>

Культуру, какая ни есть государственное (в широком смысле) устройство, искусство, - мы найдем у всех народов. Вопрос только о сравнительной ценности таких первобытных культур.

Многие народы дальше первого детского лепета в этом отношении не пошли - они в своих песнях, обрядах, миросозерцании, начатках искусств застыли на целые века в формах первобытных, не развивавшихся. Войдя в состав какого-нибудь государственного союза со значительно более высокой культурой, такие племена в культурном отношении в нем растворяются, воспринимая его государственность, подражая его искусству, литературе, науке.

Местные особенности остаются в глубине народного быта, и то только тогда, когда по территориальным или иным условиям племя остается в своих пределах и сравнительно мало имеет общения с другими провинциями государства; самобытность, часто очень архаическая, интересующая главным образом этнографов, остается здесь в костюмах, песнях, поверьях, жилищах архаического типа, первобытном искусстве и т.д. Интеллигенция таких племен входит в состав интеллигенции всего государства, воспринимает его более обработанный язык с его научной терминологией, нивелируется в школах, общих для всего государства, особенно средних и высших.

Участвуя в общей творческой работе интеллигенции всей страны (а вперед культуру двигает ведь только интеллигенция), представители отдельных племен внесут в общее дело и свои племенные особенности, но в той же мере, в какой, например, вносят ее отдельные лица одной и той же народности, в силу большей или меньшей талантливости.

Такой совместной работой разноплеменной интеллигенции одной нации образуется ее культурный тип, и в таком смысле мы говорим о культуре французской, немецкой, итальянской, русской. Частное, личное, мелкоплеменное растворилось в общем или, лучше сказать, создало это общее, этот общий тип.

Не забудем еще и того, что в нациях, составленных из разных племенных единиц, происходит физический симбиоз; не говоря о том, что “брак показывает, кто есть глава” (лат.), совместное сожительство отдельных племен физически так их перемешивает, что только в редких случаях можно говорить о совершенно беспримесной чистоте племенного типа. Ведь Пушкин с его африканской кровью, Лермонтов с его шотландскими, Л.Толстой с его, может быть, немецкими предками, Жуковский, сын турчанки, - чисто русские по духу народные гении. И еще замечание очень важное. Крупные задачи всевозможного характера, государственные и культурные, только дружной работой крупных государственных организаций и могут достигаться, и если они уже начали создаваться, то стремление перейти опять к первобытной кустарной работе принесет культуре большой ущерб.

Лозунг самоопределения наций - орудие обоюдоострое, помимо того, что пущен-то он в самое последнее время в ход теми, кому так нужно было расчленение русского государства, раздробление единой большой силы, действующей в одном направлении, на мелкие течения с действиями единичными, центробежными: как семь столетий назад, так и теперь отсутствие единства действий погубило государство.<...>

Но одни племена, предоставленные самим себе, благодаря ли малой талантливости, благодаря ли условиям материальной жизни, благодаря ли малой энергии, склонности к инертности не способны без чужой прививки, толчка извне, чужой указки, чужой материальной помощи - более энергичных и богатых материально - пойти далеко в своем развитии культурном. И будет ли в интересах общей мировой культуры оставить таких беспомощных делать безнадежные попытки подняться выше того уровня, над которым возвыситься они самостоятельно не в силах? Неужели мы должны считаться с узким семейным шовинизмом, мелкими местными самолюбиями, для которых не сущность, а внешность, этикетка выше всего, с теми, кто предпочитает первое место в своем медвежьем углу второму месту в крупном центре и живет наполовину, не развивая до возможных пределов своих сил, а поэтому и не принося той пользы своим, которую бы они могли принести им, двинувшись сами дальше?

Такие узкие шовинисты лишены не только исторического, но и всякого чутья. Они бы хотели переделать историю, они во всем всегда готовы обвинять кого угодно, но только не самих себя, - исторические условия, неблагоприятные стечения обстоятельств, чужую алчность. Чего бы мы только не достигли, если бы нас не сковали в железные цепи, если бы нам дали возможность свободно развиваться!

А тут рядом другие, поставленные в еще более тяжелые условия, выбились из них на самостоятельный путь, создали государство, искусство, науку - и вот они объявляются виновными в неудачах тех, кто на такой путь своими силами выбиться не мог, обвиняются теми, кому эти сильные в их критическую минуту подали руку помощи и пригласили для общей совместной работы.

И нигде в мире такая зависть не играла столь опасной роли, как среди славянских племен, и эту зависть разжигали умело и систематически те соседи, которым казалось всегда опасным соединение и усиление славянства; и эта зависть мешала славянам соединиться в одно целое, так как свои же, постоянно проповедуя это слияние, в то же время (как например, наивнейший из славянских поэтов Шевченко или поляк Мицкевич) своими же руками клали колоды между спиц славянской колесницы. Тот же поэт, молившийся:

Щоб усі славяне стали

Добрими братами

І синами сонця правди, -

в массе своих произведений проповедует ненависть к катам москалям, точно сговорившись с польским поэтом, призывавшим славян к единству, а своим советовавшим бороться с братом-москалем, не гнушаясь никакими средствами (“Измена - оружие рабов”).

И вот факт совершенно неслыханный: местные шовинисты, так долго оплакивавшие денационализацию своего народа под чужим игом, обвиняют подавших им в трудную минуту руку помощи в борьбе с чужеземным игом в том, что те помогли им опять стать русскими, чего они же добивались столетиями и чего собственными силами сделать не могли!

Не напоминает ли это старую басню: спасенный от нападения зверя упрекает спасителя за то, что он испортил шкуру животного, едва не растерзавшего охотника? Впрочем, забывать добро, ненавидеть тех, кто его проявил, - явление очень частое.

Post factum начинают отрицать значение оказанной услуги - мы бы и сами-де выпутались, без вашей помощи. В этом комичном бахвальстве две психические черты: оскорбленное чувство слабого, не желающего прослыть слабым, и боязнь, что за помощь придется чем-нибудь отплатить...

Наши узкие шовинисты, неспособные видеть дальше крошечного горизонта, открывшегося им с высоты кукольной колокольни своего прихода, закрывают глаза на все историческое прошлое южнорусского племени. В каком состоянии было это племя в эпоху воссоединения значительной его части (сначала Левобережной Малороссии, потом Юго-Западного края) с другими ветвями общерусского племени?

Они находились на краю полной денационализации. Лидеры народа, его высшие классы, переходят повально из-за материальных выгод и удовлетворения своему честолюбию в лагерь польский, даже такие, как князья Острожские, чуть не владетельные князья, перекрещиваются в католицизм, воспринимают целиком чужой язык, чужой быт, входят в ряды шляхты польской.

Народ теряет свою веру, свой язык. Литературный язык Малороссии XVI - XVII веков - это какой-то ублюдок из языков южнорусского, церковнославянского и особенно польского с примесью значительного гротеска ученого макаронизма.

Теряют свои старые правовые институции, заменяемые польскими, денационализируются и в быте.

Еретики (православные) теряют и свои гражданские права, уряды доступны только правоверным католикам. И вот вы, узкие шовинисты, со слабой памятью, все это забыли.

Вы забыли о тех бесконечных суппликах (ходатайствах), которые русское население находившихся под польской властью польских земель вечно посылало в Москву, прося о защите своей веры, своих прав. Вы забыли и то, что Москва, москали, то есть такие же русские, но сложившиеся уже в сильное государство, не оставались глухими к этим суппликам, что русское правительство постоянно обращалось к польскому со своими демонстрациями по вопросам этих супплик и что правительство польское должно было с ними считаться.

Вы забываете, сколько раз измученные преследованиями южноруссы посылали в Москву делегатов умолять северо-восточных русских освободить их от польского гнета.

Вы забываете, что соединение Левобережной Малороссии с русскими московскими произошло добровольно, когда временные успехи восставшего казачества сменились неудачами, когда население увидело невозможность добиться освобождения собственными средствами.

Вы забываете, что остальные южные и юго-западные русские области отошли к общерусскому телу усилиями русского государства, что это воссоединение населением южнорусских областей было приветствовано как освобождение от чужеземного гнета.

Вы забываете, что, воссоединившись с остальной Русью, южноруссы получили обратно свою веру, свой язык, ибо язык русский литературный - не язык одной великорусской ветви русского народа, а результат вековой работы всех ее ветвей.

Вы забываете, что даже архаическое (вы теперь его считаете демократическим - это в моде, это лозунг левых партий интернационального происхождения, а наипаче made in Germany) административно-правовое устройство долго продолжало жить в Малороссии, пока оно не пошло вразрез, с одной стороны, с общими государственными интересами, а с другой - перестало удовлетворять народ. Когда-то вы это понимали. Один из самых убежденных украинофилов, известный историк В.Б.Антонович, большую часть своей жизни посвятил освещению того гнета, в котором под Польшей жил южнорусский народ, и вы горячо сочувствовали его работе.

Но вас, легко восприимчивых, вас, как галлы, “Влечение к новым вещам”(лат.), скоро легко было убедить (а об этом очень старались сначала ваши прежние господа, не раз затевавшие политические восстания, к участию в которых приглашали и вас, не надеясь на одни собственные силы, а потом и закордонные волки в овечьей шкуре), что вы из одного рабства перешли в другое, гораздо худшее рабство, что москали для вас каты, а вы из воли попали в тюрьму. Они старались перестроить ваш старый мажорный победный гимн “Гей, не дивуйте” на минорную иеремиаду:

Уж більше літ двісті,

Як козак в неволі

По-над Дніпром ходить,

Викликає доли.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не вийду, козаче,

Не вийду,соколе,

Ой рада б я вийти,

Сама у неволі;

Гей, у неволі,

У ярми,

Під московьским караулом

У тюрми.

Это сочинено польским поэтом Богданом Залесским, а ваш наивнейший поэт, автор “Гайдамаков”, забыв (скорее, плохо ее знал) историю родного края, вспоминает вместе с приятелем-поляком идиллию, как в старину казаки

Братались з вольними ляхами,

Пишались вольними степами,

В садах кохалися, цвілі

Неначе ліліи, дівчата,

Пишалися синами маті,

Синами вольними.

Вас стараются убедить, что крепостническая Москва закрепостила вольное население Малороссии, что она убила такой идеально демократический строй, как свободное устройство Сечи Запорожской, и вы закрываете глаза и на ужасы крепостного права в Польше, и на рабское положение посполитых крестьян в той “гетманщине свободной”, которую так воспевал Шевченко и в которой старшина давно, еще до Екатерины, закрепостила крестьян.

И вот вы теперь горько жалуетесь, что вас ограбили вконец, обобрали, сняли ваши старые, свободно и гордо державшиеся на плечах роскошные одежды и одели в однообразную серую московскую сермягу.

У вас, по вашим словам, украли пышно расцветшую культуру, стоявшую бесконечно выше бездарной культуры московской, украли все, до вашего исконного имени включительно - ваше старое имя Русь, когда-то славное во всем мире, украли и присвоили себе ваши тюремщики - каты москали. И вы пренаивно забываете, что это имя по происхождению не ваше, а чужое и что еще в седую древность оно из названия племенного, названия племени, чуждого нам, стало термином политическим, еще в летописную эпоху распространившимся на все наши восточнославянские племена.

Вы не можете простить своим, что воссоединившись с остальной Русью, южнорусский народ стал на совместную работу со своими же соплеменниками, членами одного национально-государственного союза.

Вы не можете простить своим, что они, застав в общерусском государстве уже сложившийся общерусский язык, в выработке которого принимали участие и раньше, язык, уже способный выражать все тонкости мышления, язык, имевший и научную терминологию, приняли участие в дальнейшей его выработке до нынешнего его высокого совершенства и стали пользоваться им для выражения своих мыслей, которых не могли бы выразить на полученном вами в наследство макароническом жаргоне. Неужели усвоение общего для всей страны литературного языка означает денационализацию отдельных племен, да еще при том так тесно родственных, как южнорусы с великороссами?

Почему такой вопрос никогда не возникал во Франции с ее наречиями местными (провансальское, бретонское), в Германии с ее Plattdeutsch <Нижненемецкие говоры (нем.)>, в Италии с ее бесконечным числом наречий? Разве здесь дело в количестве населения, говорящем на местных наречиях?

Разве кто-нибудь заставлял силою обращаться к изучению общелитературного русского языка?

Нет, южнорусская интеллигенция добровольно, “никим же мучима”, сама обратилась к общерусскому литературному языку, дававшему ей средство общения не только с очень уже развившейся русской, но и с мировой культурой, и только эта духовная необходимость, а не какое-либо принуждение, привела ее к вступлению в ряды общерусских деятелей на всех путях культуры, прежде всего в литературе.

Не характерное ли в самом деле явление, что кумир южноруссов москвофоб Шевченко, поэт на местном языке, свои прозаические произведения пишет на общерусском литературном языке?

Как все эти рязанцы, саратовцы, орловцы, нижегородцы, так и южноруссы, соединившись с общерусским телом, работают дружно в общей культурной работе всего русского народа, и мы бы никогда не кончили, если бы стали доискиваться о происхождении каждого русского писателя, художника, ученого - один великоросс, другой малоросс, третий - белорус, - но все они одинаково русские, и мир знает теперь русскую науку, русское искусство, русскую музыку, и ему безразлично, из какого уголка необъятной Руси вышли эти деятели - их произведения проникнуты одним общим русским духом, во многих отношениях очень своеобразным.

Так, впрочем, везде на свете - во Франции, Англии, Германии, Италии, в национально сложившихся единицах. Но вот это то и выводит из себя узких шовинистов, кричащих истерично: “Zdrada!” (“Измена!”)

Для них важнее всего этикетка. Их узкое самолюбие требует над каждым художественным, научным, литературным произведением не общей надписи: ”Made in Russia, а частной: ” Made in Ukraina”. (Название “Малая Русь” им претит, так как если есть Малая Русь, то есть и Великая, а для них это название - или умаление их значения, или могло бы повести к смешению их с великороссами, так, по их утверждению, немилосердно ограбившими их в отношении имени и лучших своих людей, якобы отрекшихся от своей национальности - то есть из малорусов ставших общерусами!)

Что такое “Made in Ukraine” в отношении произведений литературных произведений и научных при условии составления их на наречии местном (однострунном инструменте) привело бы авторов таких произведений, с одной стороны, к полной невозможности точно и ярко выразить свои мысли, научные и литературные, а если бы это и удалось, то, при невозможности заставить мир изучать местные наречия (а и крупных языков уже слишком много в мире), такие произведения или обречены были бы а полную неизвестность, или все равно для ознакомления иноземцев пришлось бы переводить их на иные языки, хотя бы даже на русский литературный, - об этом не думают эти звонари своей маленькой колокольни.

И вот мы приходим после всего сказанного к ответу на поставленную нами себе задачу: существовала ли особенная самобытная малорусская культура и существует ли она в настоящее время?

Вспомним слова нашего великого критика: “Национальное не есть синоним простонародного. Национальное не в поверьях, обрядах, а в творениях гениев народных”, в “Фаусте”, в “Евгении Онегине”. И прибавлю: Фауст не просто доктор, отвлечение, мировой тип, а немецкий доктор, как и Маргарита прежде всего немка; Евгений Онегин, вероятно, лучше, чем по-русски, говоривший по-французски, воспитанник французского l’Abbt, все же остается русским барченком, как и одетая по последней моде прибывшей из Парижа madame и надушенная последним cri парижской парфюмерии все осталась русской Таней русской помещичьей дочерью.

В произведениях гениев национальных мировые идеи неизбежно одеваются в местные одеяния, местные краски. То, что в них велико, - это мирового значения идеи, местные краски только делают образы понятнее, живее но не они составляют сущность великих произведений, сущность их - не краски, а идеи.

Стараясь доказать самобытность малороссийской культуры, ее soi disant историки (вроде Огиенко) прибегают к очень неудачному и невежественному приему относить всю нашу древнюю культуру за счет исключительно одного народа малорусского. И любопытно то, что украинские писатели, так превозносящие малороссийскую культуру, не в состоянии выяснить себе самого понятия культуры, Они никак не могут сообразить, что в понятие “культура” самым существенным, доминирующим образом входят понятия “развития”, движения вперед.

Мы уже раньше указывали на преемственность культур - одни, более совершенные, оплодотворяют менее развитые, как прививки высших культурных пород облагораживают и улучшают породы более грубые, менее ценные. Одни народы способны, да и то очень относительно, только усваивать чужое, другие не только его усваивают, но и перерабатывают в качественно новые ценности.

Первой такой прививкой к нашей архаической грубой культуре была прививка византийская; она пришла к нам вместе с христианством и дала первый толчок развитию нашему во всех отношениях (искусству, науке, правовому сознанию, даже государственному устройству) не только в Киеве, но и по всей Руси - в далеком Новгороде, в Смоленске. Но развитие нашей старой первобытной культуры шло медленно, от нее у нас осталось очень мало памятников - несколько архитектурных, несколько литературных. И древнейшие из этих памятников - не свои, а почти целиком чужие, их создавали чужие мастера, призванные к нам (храм Десятинный, Софийский собор, Новгородский собор, Владимирский), - в создании их свои участвовали только трудом элементарным, механическим, между тем как вся сторона идейная (то есть культурная) принадлежит иноземцам.

Историки искусства, как и историки литературы, употребили много труда, чтобы отыскать в наших старых памятниках следы самобытного (а не исключительно подражательного) нашего русского творчества, и результаты таких изысканий очень скудны. Памятники юридические или представляют собою попросту рецепцию (как постановления права канонического), или запись первобытных кутюмов, как и leges barbarorum <законы варваров (лат.)>, в которых тоже не удается найти следов более развитых (чужих) правовых норм.

Конечно, самобытное может привлекать своего только как свое, независимо от его достоинств (а очень узкие шовинисты готовы свое плохое предпочитать чужому хорошему), но всех остальных самобытность интересует со стороны ее внутренней ценности; в ней ищут новых слов в искусстве, науке, литературе; и это новое не потому и тогда ценно, когда оно ново, а когда это новое и на самом деле культурно ценное, плюс в мировую культуру.

Щирые поклонники самобытности quand mёme неумеренными восторгами перед своим, подражанием не только устаревшему, но и малоценному в культурном отношении замедляют ход культурного развития в родной стране. Они являютя plus royalistes que les rois meme <более роялист, чем сам король(фр.)> и, требуя исключительно воспроизведения старых форм, сковывают свободный полет художественного творчества. Они не могут понять, что для художника свое и чужое только материал, претворяемый им в нечто новое.

Только талант представляет тот горн с высокой температурой, в котором химически видоизменяется вложенное в него содержимое. У бездарностей температура слишком низка, чтобы материал химически видоизменять, - разнородное по составу лежит там рядом и перемешивается только механически, не давая новых соединений.

Лишь только схваченные за горло немцы для своего спасения провозгласили устами наших большевиков принцип самоопределения народов, украинофилы, как галицийские, так и наши, выпустили целые митральезы брошюр и книг с доказательствами необычайно пышного расцвета малорусской культуры, развитие которой было в самом ее апогее придавлено железной пятой катов москалей. Но увы! На этих книгах и брошюрах оправдалось классическое: parturi montes, nascetur ridiculus mus <рожают горы, а рождается смешная мышь (лат.)>. Даже больше - произведения эти воочию доказали, с одной стороны, отсутствие самобытной (самостийной) украинской культуры и, par contraste <по контрасту (лат.)>, богатство и огромное значение охаянной ими культуры общерусской (для них, в силу частью невежества авторов, частью в силу их шовинистической тенденции, - культуры только великорусской), и причина, почему эта ветвь русского народа ничего оригинального и культурно ценного не выработала, заключается не в преградах, которые были поставлены его свободному развитию, а в чем-то другом.

Новейшие квазиисторики малорусской культуры начинают очень широковещательно, громкими и горделивыми эмфазами - восторгами перед величием и своеобразностью малорусской культуры: величие это выразилось в песне, орнаменте, языке, литературе, науке, поэзии, философии - одним словом, решительно в всех проявлениях культурного творчества.

Но - увы! - переходя к изложению добытков этой культуры, ее горячие поклонники или не могут ничего сказать об отдельных появлениях этой великой культуры, или подсовывают под продукты культуры якобы малорусской, произведения чужие.

По словам этих щирых поклонников всего малорусского, песни малорусского народа выше песен всех народов, с ними может сравниться разве только песня сербская. Но что эта песня осталась только народной, что музыка малорусская на развилась, местные композиторы или только примитивнейшим образом ее гармонизируют, или как покойный Н.В.Лысенко, очень мало двинули ее вперед - об этом ни слова.

Восхищаясь очень примитивным орнаментом малорусских кустарных произведений, историки малорусской культуры не подозревают, что орнамент этот далеко не самобытен, что он привнесен в Малороссию с Балканского полуострова и из Южной Германии.

Одни историки малорусской культуры местной архитектуре посвящают всего только строчку: “Она мало исследована, но отличается оригинальностью” (Огиенко). Другие стараются найти в малорусской церковной архитектуре черты самобытности, свыше всякой меры превознося ее превосходство перед неуклюжими, грубыми и безвкусными храмами московскими; “Василия Блаженного” они, конечно, не знают, но знают только несколько церквей малорусского типа и не знают того, что церкви эти - сколок с церквей галицких, а формы тех, в свою очередь, заимствованы с Запада.

Малорусская литература XVII - XVIII веков, разумеется, в представлении таких квазиисториков стоит необычайно высоко, и, конечно, безмерно выше литературы московской.

А что первая находилась под сильнейшим влиянием литературы польской, была прямо-таки ее сколком, не дав ничего своего оригинального, - об этом, конечно, ни слова.

Переходя к XIX веку, историки малоруской культуры (Огиенко в книге “Украинская культура”) с редкой смелостью заявляют, что лишь только национальное возрождение докатилось до Малороссии, она сразу стала на твердую народную почву, и литература ее оказалась на уровне великих мировых культур в творениях писателей, не только западной,, но и русской литературе абсолютно неизвестных, - Глебова, Руданского, Свидзинского, Коцюбинского, Мирного, Кухаренко, Гулак-Артемовского, Стефаника, Бордуляка, и таких, что известны лишь нашим присяжным знатокам литературы, но по значению своему могут быть отнесены только разве к dii minoris <второстепенные боги (лат.)> (да и некоторые из них писали больше на языке общерусском - Гребенка, Квитка-Основьяненко, Кулиш).

Лучшие произведения мировой литературы, по словам историков литературы малорусской, почти все переведены на язык малорусский ( “Все краще з світовой літератури вже перекладено на нашу мову”), а это-то “все” заключается в в некоторых драмах Шекспира, переведенных Кулишом “Илиаде”, “Одиссее” и “Антигоне”. Но, вероятно, знания малорусских историков литературы дальше этих произведений и не идут.

И наука украинская может быть поставлена, по словам историков малорусской культуры, наравне с западной наукой; но тут положение историков стало более затруднительным: найти ученых, писавших исключительно на языке малорусском, было невозможно, пришлось перечислять писавших исключительно на языке общерусском <В истории литературы принцип иной: там перечисляются только писавшие на языке малорусском, почему Гоголь - отщепенец, ни строчки на местном наречии не писавший, к малорусским писателям не относится.>, или зачислить в ученые малорусские не малороссов по происхождению (Антоновича - поляка, Орлая, Петрова). Но - увы! - список этот учеными мирового значения не блещет.

Вот и весь баланс великой самобытной малорусской культуры.

И вот таким образом барды великой и самобытной малорусской культуры, ее квазиисторики очутились в положении очень комичном. Они ее не нашли, и не нашли по той простой причине, что не умели искать. То, что для них представляет культуру самобытную, - первобытные этнографические, архаического типа особенности в общекультурном отношении малоценны.

А между тем они проглядели все культурно ценное, что создано малороссами, и проглядели потому, что на нем нет этикетки. Это ценное - русская культура, русское искусство, русская наука, русская музыка, созданные совместным трудом главным образом двух ветвей русского народа - великорусской и малорусской (при участии, конечно, и других живущих в России национальностей, усвоивших русский язык и нашу культуру).

И в то время, как одна ветвь нисколько не беспокоится о том, чтобы на предметах нашей культуры стояло “Made in great Russia” или “ Made in Russia little”, местные украинские шовинисты кричат “Караул! Нас ограбили! Наше выдают за чужое”.

Я люблю украинскую ночь, люблю малорусскую песню, садок вишневый коло хаты, но я люблю их как туземец, как свое родное, безотносительно к их ценности - это свое, всей своей совокупностью вошедшее с детства в мое сознание, оно срослось с ним, оно мне ближе и понятнее чужого, более красивого, эффектного, ценного. Я люблю его сердцем, а не разумом, сознанием.

Но украинская ночь стала всемирно известной только по рисункам - поэтическим Пушкина и перенесена на палитру Куинджи. Народная песня наша стала известна миру только в произведениях Глинки, Даргомыжского, Чайковского, Мусоргского, Римского-Корсокова, когда сырой материал получил обработку в таинственном горне таланта, где одно кристаллизовалось в ценные алмазы, другое отпало в шлак.

Мы изучаем языки высококультурных наций - французов, англичан, немцев, итальянцев - для того, чтобы приобщиться к их культурам. Язык русский стали изучать на Западе только тогда, когда в нем появились произведения мировых гениев - Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, Тургенева.

А для чего иностранец стал бы изучать малорусский язык? Мы, говорят щирые украинцы, создадим великую культуру на нашем родном языке. Но ведь пока на этом языке нет ни одного произведения мирового значения! Ведь как ни раздували славу батька Тараса, он все же остается лишь поэтом народным, близким и понятным только своим - и мирового значения иметь не может, поэтом, так сказать, этнографическим. А для того чтобы читать в подлиннике порнографию какого-нибудь Винниченко - члена украинской Директории, лепет разных Маковеев <и иже с ними>, имена коих Ты только, Господи, веси, для этого едва ли кто решится взять на себя труд изучения языка малорусского, а тем более жаргона галицийского. Дядя Чичикова был человеком умным - он обещал племяннику завещать ему свои двести душ, но только тогда, когда Чичиков приобретет собственным трудом своих двести. Всякое искусство интересует мир только тогда, когда оно из сферы бессознательной, исключительного подражания переходит в сферу творчества идейного. Общерусское искусство, общерусская наука, русская музыка уже находятся в этой стадии, это уже новое слово, и постольку оно интересует мир. А новым оно стало, проходя горнило родных талантов, воспринявших мировую культуру, но не потерявших отличительных свойств своей национальности русской, в которой слились все ветви нашего русского народа.

<...>

Иван Линниченко

1919 г.

____________________________

Статья Ивана Андреевича Линниченко была опубликована в сборнике “Труды подготовительной по национальным делам комиссии. Малорусский отдел. Выпуск 1. Сборник статей по малорусскому вопросу” (Одесса, 1919) и отдельным изданием (Одесса, 1919). Как один из крупнейших специалистов по истории малорусских земель, как житель Юга России, профессор И.А.Линниченко противодействовал “украинским” сепаратистам, развеивал миф о существовании “великой украинской” истории и культуры.