Альтернатива

Сахалинский джетлаг весьма способствовал ночному чтению в палатке на берегу бурлящей от идущей на нерест горбушы речки Лютоги разных книжек. После Пола «дайте всем денег» Кругмана пришел черед Джозефа «как мы дошли до жизни такой» Стиглица. Несколько statements.

Война с путинской политсистемой в нынешнем виде является делом безнадежным главным образом потому, что «нечестная» политика – не более чем экспликация фундаментально «нечестной» экономики. Однако «нечестность» нашей экономики, в свою очередь, всего лишь проекция (с небольшими местными искажениями) экономики мировой. В ней же по иронии судьбы именно за последние 20 лет – те самые 20 лет, в течение которых мы так упорно стремились туда интегрироваться, – произошли крайне неприятные и опасные сдвиги.

«Ну, чуви, типа вот ты весь такой из себя прикинутый пришел в илитный клуб на пати, где тусят самые пафосные чуваки и телки. Но там, сцуко, дресс-контроль, фейс-код – короче, завернули тебя на входе – абтекай. Ты назад в тачилу за правильным луком. Подправил лук, снова на вход – а там опять облом. И так несколько раз. Наконец, ближе к утру тебе удалось сунуть секьюрити радужную бумажку, он смилостивился – и вот ты, сверкая идеальным луком, нарисовался на танцполе. Но – о, этот неловкий момент – вдруг обнаружилось, что пафосных чуваков и телок давно уже развезли в другие места, оставшиеся вконец удолбались и блюют по углам, саундтрек окончательно превратился в кислотный «DJ Timakova progressive mix», а до кучи подвалила какая-то мутная быдлота в кожаных куртках и устроила махач прямо возле барной стойки. И ты, дополнив свой сверкающий эталонный лук парочкой свежих синяков и царапин, бредешь с разбитой харей обратно к себе в тачилу... и в мыслях у тебя – сплошной Толстой, Достоевский и судьбы русской интеллигенции». (Артур Омаров mode off)

Политическое измерение этого millenial challenge обсуждается даже в нашем кругу уже не первый год – окончание противостояния с СССР сделало ненужным и обременительным такой социальный конструкт, как «средний класс». Раньше он был самым важным «ответом Марксу» – эдакое сообщество дезертиров с фронтов классовой войны, само существование которого как бы отменяло ее inevitability. Однако Карфаген разрушен, «бери шинель, пошли домой» – теперь совершенно не обязательно кормить эту армию дармоедов, подбадривая ее тоффлеровскими сказочками про «новую экономику», «сектор услуг» и прочим камуфлом политически обусловленного перераспределения ресурсов от верхних к нижним. «Теперь заживем», – сказала элита – и зажила.

Как именно «зажила» – это уже экономика. Нынешняя система – это уже не марксов «капитализм», в котором олдскульный «предприниматель» эксплуатировал «трудящихся». Нынешний «предприниматель» – это такой же раб финансовой машины, как и его стафф: практически вся прибавочная стоимость, сколько ее ни есть, утекает в инфраструктурную и финансовую ренту «операторам потоков».

На поверхности это выглядит как резко увеличившиеся безработица и неравенство в доходах и имуществе – то, о чем, собственно, и пишут Стиглиц, Кругман и целая армия тамошних «либералов» (недавно только приводил ссылку на ТЕДовскую лекцию Вилкинсона). Но поскольку они, в свою очередь, тоже неспособны за деревьями увидеть леса, все, что они могут предложить, – это заставить государство раздать побольше денег сирым и убогим, дабы компенсировать market failures (а заодно стимулировать спрос, выйти из рецессии, и все пироги).

Пацаны с Wall Street, читая их воззвания, наверняка потирают руки в предвкушении очередной рубки капусты. Ибо деньги, которые государство раздаст сирым и убогим, в течение пары-тройки лет притекут опять же к ним.

Чтобы понять неизбежность этого сценария, достаточно разобраться в том, «как работает машинка». Для этого опишем несколько сдвигов, произошедших в последние десятилетия главным образом в связи с бурным развитием т. н. «финансового сектора» (но не только).

«Предпринимательский» и «корпоративный» капитализм

Проблема «безработицы» в ее нынешнем виде с т.н. классической мифологии капитализма – вроде как нонсенс. Ну нет для тебя рабочих мест – так создай сам свое дело: обеспечишь работой и себя, и еще нескольких, а если дело хорошо пойдет – так даже и многих. Однако на самом деле количество сфер, в которых можно с долей надежды на успех играть в стартапы, с каждым годом драматически сокращается. Все сколько-либо перспективные рынки стремительно «выедают» крупные компании, вытесняя «мелкоту» на периферию, в маргиналию и, в конечном счете, в небытие. И происходит это вовсе не потому, что «большие» эффективнее «маленьких» – напротив, все крупные компании страдают от внутренней неэффективности, коррупции, громоздкости своих структур, но это компенсируется эффектом масштаба. Который тем более значим, чем более активы приобретают статус залоговой стоимости, то есть позволяют привлекать в практически неограниченном количестве ресурсы с финансового рынка. Это проявляется даже в оценочной стоимости самих бизнесов – скажем, чебуречную в городе ты можешь в лучшем случае продать за две ее «ебитды» (валовой годовой доход), а вот какой-нибудь «Норильский никель» стоит все семь. И не потому, что он эффективнее, а потому, что больше: в наше время не так ценятся прибыли, как обороты. По сути, корпоративные «динозавры» попросту вытесняют «теплокровных» из их экологических ниш, попутно увеличивая неэффективность экономики в целом. Но зато, как легко заметить, конечным бенефициаром системы становятся даже не сами «динозавры», а те, кто обеспечивает им возможность захватывать рынки – финансовые институты.

Инфраструктурная революция и новый феодализм

В марксовы времена основным видом ренты являлась рента земельная – собственно, ее механизмы он и описывает в «Капитале». Однако за прошедшие с тех пор полтораста лет в технологическом укладе произошли масштабные изменения, приведшие к появлению целого ряда новых рентных моделей – главным образом сетевых. Появилось – и все время продолжает появляться – огромное количество сетей, без абонентского доступа к которым не может существовать ни один бизнес и даже ни одно домохозяйство. Во-первых, это коммунальные сети: электричество, газ, вода, канализация, тепло и т. д. Во-вторых, это транспортные сети: автомобильные, железнодорожные, водные, воздушные, трубопроводные и т. д. В-третьих, это информационные сети: связь, интернет, медиа и т. д. В-четвертых, это финансовые сети: системы платежей, банкинг и все те «трубы», по которым туда и сюда движутся деньги. В-пятых, наконец, это товаропроводящие сети – крупные торговые машины масс-маркета. Доступ к этим сетям, пользование ими – та сфера, где действуют не модели капиталистической «прибыли», а модели феодальной ренты. Разговоры о «конкуренции» в этой сфере попросту смешны: никто не будет строить две платных дороги из точки А в точку Б, сражающиеся друг с другом за транспортные потоки. Дорога будет всегда одна, хочешь – пользуйся, не хочешь – сиди дома. Но инфраструктурная рента в конечном счете тоже оказывается производной от ренты финансовой: поскольку строительство сетей является делом крайне затратным и обремененным долгим циклом окупаемости, все, что остается их держателям и «девелоперам», – идти на поклон к Большим Деньгам и шерить с ними ожидаемые доходы. Причем финансовые «феодалы» имеют в этом партнерстве заведомое преимущество перед собственно «инфраструктурными»: как минимум они немедленно упакуют ожидаемые доходы от таких проектов в ценные бумаги и покажут их у себя на балансе по номинальной стоимости, подо что еще и привлекут деньги «с рынка». То есть вся эта операция для них будет практически бесплатной.

Торжество кредита

Был такой гарвардский экономист из галутных эмигрантов Хаим Минский, в 70–80-е постоянно пугавший кризисом и заслуживший репутацию штатного Иеремии типа нашего Хазина. Умер в полузабвении, но сейчас его пророчества внезапно стали сбываться одно за другим. Ученик Кейнса и Василия Леонтьева, он построил целую математическую модель, описывающую то, как «стабильность может перейти в нестабильность». Его основной посыл состоял в следующем: долговременный стабильный рост экономики рано или поздно приводит к быстрому увеличению задолженности у большинства экономических субъектов. Происходит это неизбежно: уровень доверия в системе растет, брать в долг и давать в долг становится все более выгодно, объемы кредита все время растут – и в результате наступает такой момент, когда вся система в целом становится очень хрупкой. Он так и называется – «момент Минского»; собственно, на него и ссылается Кругман. И вот уже в этой ситуации любой, даже незначительный фейл (типа случайное банкротство одного или нескольких должников) может привести к резкому обвалу всей системы: банки начинают переоценивать риски, ставки по кредитам растут, бизнес вследствие удорожания денег начинает сокращать затраты, падает спрос – и дальше все идет по спирали. Главный рецепт, который предлагает Минский, – следить за уровнем общей задолженности в системе, не допуская наступления этого самого «момента».

На самом деле, если копнуть чуть глубже, важен оказывается не столько уровень задолженности как таковой, сколько его отношение к уровню накоплений – сбережений, вкладов и т.д. И вот тут вскрывается фундаментальный дефект основного кейнсианского посыла «деньги должны работать». До тех пор пока люди ведут себя по-разному: одни «копят на машину», откладывая по чуть-чуть с получки, а другие, наоборот, берут и покупают автомобиль в кредит, – система в целом остается сбалансированной. Однако когда первых становится все меньше, а вторых – все больше, вероятность наступления «момента Минского» растет стремительно. Что, собственно говоря, и произошло буквально на памяти одного–двух поколений.

Что такое «потребительский кредит»? Если взять во временнóм разрезе – это когда ты отстегиваешь банку определенный процент с каждой крупной покупки. Замечу: еще до этого банк уже получил свое с производителя того же самого автомобиля/холодильника/телевизора, когда прокредитовал его на расширение производства (которое само по себе было бы невозможным, если бы не резкий рост платежеспособного спроса в результате запуска механизмов потребкредитования). В результате в той цене, которую ты заплатил, есть двойной банковский процент: со стороны производителя и со стороны потребителя; причем, выдавая тебе кредит, банк тем самым возвращает деньги сам себе (имея в виду, что до этого он прокредитовал производителя). Производитель в этой схеме – не более чем промежуточное звено, позволяющее банку продать тебе свои деньги с двойной наценкой.

Зато у тебя теперь клевая тачка, чуви.

Наркотик потребления

Теперь давайте разберемся поподробнее, что заставляет людей менять свое финансовое поведение – снижать уровень накоплений, покупать все больше, переплачивая за кредит в тех случаях, когда стоимость покупок превышает актуальные финансовые возможности. В т. н. «развитых странах» это произошло за последние 50 лет в масштабах целых обществ; прямо сейчас на наших глазах то же самое происходит в Китае, в меньшей степени – в Индии и у других «новичков» общества потребления. Китайцы с их многосотлетней традицией копить деньги особенно показательны: если верить Карлу Герту, традиция эта стремительно ломается уже сейчас.

В помощь нам тут будут уже не Кругманы-Стиглицы, а старый добрый Бодрийяр с его «Системой вещей» и маклюэновская модель медиатизированного общества. Не вдаваясь глубоко в детали вопроса, обозначим сразу основной механизм: в той мере, в которой потребление становится средством построения статусной иерархии в обществе, у человека остается все меньше защитных механизмов к сопротивлению «давлению среды». Грубо говоря, родители могут купить своему ребенку-школьнику смартфон – а могут и не покупать, отложив эти деньги, к примеру, на оплату его обучения в вузе; но тогда в глазах соучеников этот ребенок будет выглядеть обсосом и нищебродом (я уже молчу про то, что девчонки в его сторону даже и смотреть не станут). Нужно обладать нехилой волей, чтобы справиться с этой ситуацией (и ребенку, и родителям): понятно, что способны на это очень и очень немногие.

Система массмедиа во всех ее многочисленных проявлениях превратилась в механизм непрерывного стимулирования «активного потребительского поведения»: буквально с каждого забора, где еще вчера красовались три сакральные буквы, на тебя смотрит призыв: покупай, покупай, покупай! У нас часто жалуются на государственный агитпроп, но жалкие 20 минут новостей про очередные похождения П. и М. не идут ни в какое сравнение с многочасовой накачкой куда более откровенными командами, исходящими от прыгающих по экрану маскотов из рекламных роликов: «Купи меня!» В принципе, ты можешь и проигнорить – но сосед-то купит; и поди объясни жене, что можно и обойтись без посудомоечной машинки, когда у ее коллеги по работе руки перестали сохнуть и трескаться от мытья посуды, и она приходит в офис, сверкая новеньким маникюром. Эдак и без жены недолго остаться.

Глядя из угла «обычной» макроэкономики, потребительскому буму можно только радоваться: производство растет, возникают новые рабочие места, увеличивается ВВП, рейтинги растут (а значит, и деньги становятся дешевле)... но в долгосрочном плане расплатой за это оказывается рост имущественного неравенства, концентрация финансовых ресурсов в руках «хозяев денег», стремительно увеличивающаяся задолженность на уровне отдельных домохозяйств, а в финале – кризис, банкротства и про...ное будущее миллионов и миллионов людей.

Пожалуй, достаточно. Думаю, уже ясно, что произойдет, если попытаться сократить растущее имущественное неравенство за счет государственной поддержки неимущих классов, как это сейчас пытаются делать что Путин в России (увеличивая пенсии, зарплаты бюджетников и т. д.), что Обама в США (пытаясь снизить стоимость образования и здравоохранения для простых американцев в надежде, что высвободившиеся в результате деньги пойдут в экономику, увеличивая размеры платежеспособного спроса). Люди понесут эти деньги в магазин – купить себе третий телевизор в спальню, новую одежду к сезону или игровую приставку ко дню рождения ребенка. А дальше, совершив свой недолгий путь, эти деньги окажутся в руках тех, кого Стиглиц с Кругманом называют «Top 1%», – «хозяев денег». А потом ресурсы иссякнут, спрос снова упадет, производства встанут, и все, включая государство (т. е. опосредованно опять же налогоплательщики), окажутся по уши в долгах – кроме тех, кто давно уже понял, что деньги сами по себе много ценнее, чем любые вещи, которые за них можно купить.

Как выразился однажды Билл Клинтон: «Это экономика, деточка». Но только это уже не «обычный» капитализм, а новый, мутировавший, пока еще даже не имеющий адекватного названия феодальный уклад финансовых потоков.

Поздравляю, господа, мы в ж... И то, что мы там не одни, а вместе со всей «большой двадцаткой», вряд ли сильно утешает.

Алексей Чадаев