Альтернатива

Вот уже несколько недель в Нью-Йорке продолжается массовая акция протеста «Захвати Уолл-стрит». Палаточный лагерь рядом со зданием Нью-йоркской фондовой биржи был развернут в середине сентября, а 5 августа около 12 тысяч человек заполонили улицы Манхеттена. Свои действия они координировали через социальные сети Twitter и Facebook по принципу флэшмобов.

Данную акцию протеста против «финансового терроризма», алчности корпораций и сокращения бюджетных расходов на социальную сферу, поддержали Transit Workers Union (TWU), Communications Workers of America (CWA), Operational Weather Squadron (OWS), и United Federation of Teachers (UFT). Транспортники, связисты, учителя, студентыи пр. На улицу вышли также члены общественных организаций и простые горожане.

«Я думаю, что каждый человек здесь чувствует себя обделенным. Они борются за то, чтобы зарабатывать на жизнь, чтобы сохранить крышу над головой, они борются, чтобы оплатить студенческие кредиты. Это революция. Я не собираюсь уходить», - цитирует AFP одну из демонстранток.

Протесты в рамках акции «Захвати Уолл-стрит» также прошли в Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и Чикаго. В десятках других городов появились интернет-сообщества для организации аналогичных акций.

К протестам готовы присоединиться активисты из Канады и Австралии.

Подобная реакция тысяч людей по отношению к западной финансовой системе может показаться весьма странной, если не знать что представляет собой Уолл-стрит, и какова его роль в жизни миллионов людей.

Для того чтобы получить представление о том, как работает рынок ценных бумаг США и что за люди им управляют, необходимо познакомиться с творчеством американца Майкла Льюиса – его нашумевшей книгой  «Покер лжецов», в которой он предельно откровенно рассказал о том, что собой представляют крупнейшие на тот момент финансовые компаний Уолл-стрит.

После издания «Покера лжецов», в 2008 году Майкл Льюис опубликовал большую статью под заголовком «Конец Уолл-стрит», в которой описал развитие кризиса, рассказал о причинах и механизмах краха инвестиционных гигантов. И всё это в великолепной лёгкой и жёсткой манере. Книга Майкла Льюиса и его статья самым наглядным образом объясняют, почему тысячи людей в США и иных странах мира вышли на улицы своих городов с лозунгом «Захвати Уолл-стрит».

В свое время один из инвестиционных банков с Уолл-стрит с легкостью согласился платить мне сотни тысяч долларов за то, чтобы я раздавал взрослым дядям и тетям советы, касающиеся инвестиций. И по сей день такой оптимизм со стороны банка остается для меня загадкой. В ту пору мне было 24 года, и я не имел ни малейшего опыта составления прогнозов относительно того, какие акции и облигации будут расти, а какие — падать. Собственно, я вообще не проявлял к этому особого интереса. А ведь одна из важнейших функций Уолл-стрит состоит в том, чтобы управлять распределением капиталов — другими словами, решать, кому можно дать денег, а кому не стóит. И поверьте, я вовсе не был великим гуру в этой области…

Да что там говорить — я не имел никакого бухгалтерского образования, никогда не занимался предпринимательской деятельностью; даже собственных сбережений, которыми можно было бы распоряжаться, у меня и то не было. В 1985 году я практически случайно попал на работу в инвестиционную компанию Salomon Brothers, а через три года ушел оттуда гораздо более состоятельным человеком, чем пришел. И хотя я даже книгу написал об этом этапе моей жизни, тогдашняя ситуация до сих пор представляется мне поистине абсурдной — кстати, это как раз и было одной из причин, по которой я предпочел в конце концов отказаться от «легких денег». Я просто почувствовал, что все может рухнуть в любой момент.

Скорее раньше, чем позже обязательно нашелся бы некто, который указал бы на меня и на многих других «специалистов» типа меня как на самозванцев и аферистов. Скорее раньше, чем позже настал бы час Великой Расплаты, когда Уолл-стрит наконец очнулась бы от эйфории и изгнала из финансовой сферы сотни (если не тысячи) юнцов вроде меня, не имевших абсолютно никаких требуемых качеств для того, чтобы распоряжаться огромными суммами чужих денег.

В 1989 году я начал писать книгу об этом своем опыте (впоследствии она вышла под названием «Покер лжецов»). По существу, мое повествование содержало в себе откровения молодого человека, который «успел смыться» в самый подходящий момент. Другими словами, благополучно выкарабкавшись из непроходимых чащоб и болот, я написал своего рода послание, запечатал его в бутылку и оставил для тех, кто найдет его спустя много лет.

Если все эти события не занесет на бумагу их непосредственный участник, думал я, то в будущем решительно никто не поверит, что такое могло происходить и происходило на самом деле.

В то время мне казалось, что я описываю всего лишь один из аспектов жизни Америки 1980-х годов. Я и помыслить не мог о том, что в мире финансов 1980-е годы затянутся еще на добрых двадцать лет, и что количественные различия между жизнью обитателей Уолл-стрит и простых обывателей постепенно перерастут в качественные. Я-то полагал, будущие читатели возмутятся, узнав, что в не столь далеком 1986-м руководителю Salomon Brothers Джону Гутфройнду платили $3,1 млн в год… Я думал, они застынут в ужасе, прочитав об одном из наших трейдеров Хоуи Рубине, который, перейдя на работу в Merrill Lynch, своими безграмотными действиями нанес фирме убыток в $250 млн… Мне казалось, все будут шокированы, когда поймут, что глава крупной компании с Уолл-стрит, оказывается, имел весьма отдаленное представление о тех рисках, которые берут на себя его трейдеры… Но я никак не мог предположить, что могут найтись такие, кто, ознакомившись с моим опытом, воскликнут: «Ух ты! Вот это классно!».

В общем-то, у меня не было никакого глобального замысла — я просто намеревался рассказать весьма захватывающую, на мой взгляд, историю. Но если бы под рюмочку меня вдруг спросили, какого эффекта я, собственно, жду от своей книги, я бы, пожалуй, ответил что-нибудь вроде:

- Ну, я надеюсь, что ее прочтут студенты колледжей, размышляющие над тем, куда податься в этой жизни. И когда они ее прочтут, то решат, что не стоит посвящать себя бесцеремонному обману людей, и все желание стать финансистами у них сразу пропадет.

Откровенно говоря, я и правда надеялся, что какой-нибудь талантливый паренек, который учится, скажем, в университете штата Огайо и втайне мечтает стать океанографом, прочтет мою книгу, после чего презрительно откажется от предложения о работе в Morgan Stanley и с легким сердцем отправится бороздить моря и океаны.

Однако, почему-то этот мой «посыл» не достиг своей цели. Спустя полгода после выхода в свет «Покера лжецов» меня завалили письмами студенты университета штата Огайо, которые хотели узнать, нет ли у меня в запасе еще каких-нибудь секретов, связанных с Уолл-стрит. Представляете, они восприняли мою книгу как практическое руководство к действию!

На протяжении последующих двух десятилетий я все время ждал, когда же наступит конец Уолл-стрит. Колоссальные бонусы, смехотворные выплаты акционерам, бесконечные скандалы, схлопывание «интернет-пузыря», кризис, последовавший за крахом фонда Long-Term Capital Management… Вновь и вновь крупные инвестбанки с Уолл-стрит оказывались, так сказать, в луже. И все же они продолжали расти, как и те суммы, которые щедро выплачивали эти банки 26-летним юнцам за выполнение бессмысленной и бесполезной для общества работы. Но американская молодежь вовсе не собиралась протестовать против культа денег. Да и зачем стремиться перевернуть мир своих родителей, если этот мир можно купить, порезать его ломтями на транши и выгодно эти ломти продать?

Наконец, я сдался и перестал ждать неминуемого обвала. Очевидно, никакой скандал, никакой перелом тренда не способен уничтожить эту непотопляемую систему, заключил я.

Но вот на авансцене появилась Мередит Уитни, сообщившая миру потрясающее известие. В то время Уитни была малоизвестным финансовым аналитиком Oppenheimer Securities, а 31 октября 2007 года об этой женщине узнали все. Именно в этот день Уитни предсказала следующее: дела компании Citigroup настолько запущенны, что фирме неминуемо придется сокращать размер дивидендов – в противном случае Citigroup ждет банкротство. Однозначно разобраться в причинно-следственных связях между текущими событиями на фондовом рынке практически невозможно, однако для всех стало очевидным, что 31 октября Мередит Уитни своим заявлением положила начало краху рынка ценных бумаг. В тот день до конца торговой сессии совокупная рыночная стоимость бумаг финансовых компаний на фоне предсказаний этой женщины, о которой прежде никто ничего не слыхал, снизилась на $369 млрд. Четыре дня спустя глава Citigroup Чак Принс подал в отставку. А в январе Citigroup действительно сократила размер дивидендов.

С этого момента авторитет Уитни возрос до небывалых высот и стал сопоставим с авторитетом ведущих брокерских фирм, таких как E.F. Hutton: Люди жадно ловили каждое слово Уитни. А смысл ее заявлений был предельно прост. Хотите узнать реальную стоимость всех этих хваленых компаний с Уолл-стрит? Тогда внимательно проанализируйте, что собой представляют те бросовые активы, на покупку которых обитатели Уолл-стрит истратили колоссальные суммы заемных средств, и подумайте, какой доход могут принести подобные бумаги в случае панической распродажи. Таким образом, нетрудно было понять, что все эти скопища высокооплачиваемых «специалистов», работающих в финансовых компаниях, не стоили, по существу, и ломаного гроша. С того момента на протяжении более года банкиры и брокеры пытались обвинять Уитни во всех своих проблемах, которые возникали у них при списании активов или привлечении средств – якобы эти проблемы были вызваны искусственно, на волне негативных выступлений Уитни. На все нападки такого рода она отвечала лишь одно:

- Господа, вы ошибаетесь. Я здесь ни при чем. Просто вы еще до конца не понимаете, насколько безграмотно вы руководили своим бизнесом.

Конкуренты Уитни вопили о том, что ее мнениям придается слишком большое значение; блогеры твердили, что ей просто необоснованно везет. Да, несмотря на справедливость большинства заявлений Уитни, в своих выводах она отчасти основывалась исключительно на интуиции. Но ни она, ни кто-либо другой и не могли с точностью предсказать судьбу компаний с Уолл-стрит. Даже руководители этих компаний не знали, что произойдет дальше.

Таким образом, Мередит Уитни вовсе не явилась инспиратором краха Уолл-стрит. Она лишь внятно и во всеуслышание выражала мнение, которое в конечном итоге гораздо разрушительнее подействовало на финансовый мир, нежели, скажем, кампания Элиота Спитцера против коррупции на Уолл-стрит. Если бы любой заурядный скандал мог опрокинуть гигантские инвестбанки, все они исчезли бы с лица земли давным-давно. Уитни же заявляла не о коррумпированности банкиров с Уолл-стрит, а об их глупости. Эти люди, чья работа заключалась в управлении чужими капиталами, были фактически не способны грамотно распоряжаться даже собственными средствами.

Наконец, настал момент, когда я не мог больше сдерживаться и позвонил Уитни. Это было в марте, когда судьба Уолл-стрит еще находилась в подвешенном состоянии. Я рассуждал следующим образом: если Уитни права в своих прогнозах, то конец Уолл-стрит (в том виде, в котором эта структура привыкла существовать) действительно не за горами. И мне очень хотелось понять, насколько обоснованны выводы Уитни, да и вообще откуда взялась эта молодая женщина, каждое слово которой было нокаутирующим ударом для фондового рынка.

Как выяснилось, предсказания Уитни имели под собой надежную почву. Уитни появилась на Уолл-стрит в 1993 году, после окончания исторического факультета университета Брауна.

- Когда я приехала в Нью-Йорк, я и понятия не имела о том, что существует такая вещь как финансовый анализ, – говорит она.

Уитни попала на работу в компанию Oppenheimer, где ей несказанно повезло: ее наставником стал человек, который помог молодой женщине не только сделать профессиональную карьеру, но и сформировать мировоззрение. Звали этого человека Стив Айсман. Впоследствии Айсман перешел на другую должность, но общение с Уитни не прекратил.

- Когда я сделала свое заявление насчет Citigroup, – говорит Уитни, – самым приятным для меня оказался телефонный звонок Стива, который сказал, что очень гордится мной.

До этого я ничего не слышал об Айсмане и не придал особого значения этим словам. Однако, несколько месяцев спустя я вновь позвонил Уитни и задал ей вопрос, который задавал и другим: знает ли она людей, предвидевших грядущий катаклизм и сумевших сколотить на этом состояние. Сейчас очень многие утверждают, что заранее догадались о предстоящем кризисе, однако в действительности таких провидцев было гораздо меньше. А уж тех, кто рискнул сделать ставку на свой прогноз, и вовсе оказались единицы. Слишком уж сложно не поддаться массовой эйфории и трезво признать, что финансовые новости по большей части не отражают реального положения дел, и что большинство ключевых фигур в мире финансов в своих заявлениях сознательно лгут или заблуждаются. И лишь небольшая горстка людей сумела разобраться в ситуации, понять истинную суть происходящих процессов и сделать вывод о неминуемо приближающемся крахе. Уитни перечислила мне с полдюжины имен, первым упомянув Стива Айсмана.

Стив Айсман пришел в сферу финансов примерно в тот момент, когда я уже покинул ее. Айсман вырос в Нью-Йорке, закончил дневную еврейскую школу, университет Пенсильвании и Гарвардскую школу права. В 1991 году ему исполнилось 30 лет, и он работал юристом, специализируясь в области корпоративного права.

- Я ненавидел свою работу, – говорит он. – Юридическая деятельность меня совсем не привлекала. Мои родители были брокерами в компании Oppenheimer и сумели протолкнуть меня к себе в фирму. Возможно, это выглядело не очень красиво, но все произошло так, как произошло.

Айсман получил должность младшего аналитика по ценным бумагам; фактически он выполнял лишь вспомогательные функции и не делал собственных прогнозов. Ситуация изменилась для него в декабре 1991-го, менее чем через год после его прихода на новую работу. В тот момент структура Ames Financial, занимавшаяся выдачей высокорисковых ипотечных кредитов, вывела свои бумаги на биржу, но никто из аналитиков компании Oppenheimer не высказал по этому поводу никакого мнения. Один из специалистов по банковским инвестициям тщетно пытался найти среди сотрудников аналитического отдела Oppenheimer хоть кого-нибудь, кто разбирался бы в вопросах ипотеки. Как вспоминал позднее Айсман:

- Я был всего лишь младшим аналитиком и только-только начинал вникать, что к чему, но я сказал этому человеку, что в бытность мою юристом я однажды сопровождал сделку для Money Store.

После этого Айсман тут же получил должность ведущего аналитика в Ames Financial.

- Правда, я не сообщил о том, что моя прежняя работа заключалась в чисто механической корректуре документов, и что в действительности я не понимал ни слова из того, что в этих документах было написано.

Фирма Ames Financial относилась к категории небанковских финансовых учреждений. В эту группу не попадали такие гиганты как J.P. Morgan, но она включала в себя множество малоизвестных компаний, которые так или иначе участвовали в буме высокорисковой ипотеки начала 1990-х – эпохи расцвета этого наиболее сомнительного вида кредитования в Америке.

Еще одной компанией, в отношении которой Айсман получил единоличные полномочия, стала Lomas Financial, незадолго до этого прошедшая процедуру банкротства.

- По бумагам этой фирмы я установил рекомендацию «Продавать», потому что дела у Lomas Financial были из рук вон плохи, – говорит Айсман. – В то время я не знал, что мне не следовало использовать рекомендацию «Продавать». Я думал, что существует три варианта – «Продавать», «Держать», «Покупать», – и что я вправе выбирать из них тот, который сочту нужным.

На Айсмана пытались оказывать давление, чтобы он был более оптимистичен в своих рекомендациях, но подобный оптимизм был ему совершенно несвойственен. Некий менеджер одного из хедж-фондов, считающий Айсмана своим другом, в двух словах охарактеризовал мне этого человека. Описав, как Айсман несколько раз выставил кое-кого из очень влиятельных людей в роли лжецов или идиотов, менеджер вдруг рассмеялся и сказал:

- Пожалуй, ему было присуще некоторое самодовольство, но вообще-то он был действительно умницей, к тому же честным и бесстрашным.

- Многие не понимали Стива, – говорит Уитни. – Но те, кто его понимали, по-настоящему любили его.

По бумагам Lomas Financial Айсман так и не изменил свою рекомендацию «Продажа», даже после заявления компании о том, что инвесторы могут не волноваться по поводу ее финансового положения, поскольку все рыночные риски ею застрахованы.

- В бытность мою аналитиком самую достойную, на мой взгляд, формулировку я составил как раз относительно заявления Lomas Financial – говорит Айсман, – о том, что компания застраховала свои риски. До сих пор помню эту фразу наизусть. – И он процитировал по памяти: «Компанию Lomas Financial можно считать образцовым финансовым учреждением, великолепно застрахованным от любых потерь. Правда, есть один нюанс: она несет финансовые потери практически в любой ситуации, как бы ни менялись процентные ставки».

- Эта фраза, – улыбается Айсман, – до сих пор нравится мне больше, чем все другие мнения и рекомендации, которые я когда-либо высказывал.

А буквально через несколько месяцев после того, как Айсман в своем отчете употребил вышеприведенную формулировку, Lomas Financial вновь обанкротилась.

Вообще говоря, Айсман просто-напросто был весьма требовательным аналитиком, который всегда ожидал максимальных результатов как от своих коллег по финансовой деятельности, так и от тех компаний, которые они представляли.

- Поймите меня правильно, – говорит он «в свое оправдание», – в начале своей профессиональной финансовой карьеры я напрямую имел отношение к сегменту высокорисковой ипотеки. Я не понаслышке знал, насколько скверно порой обстояли дела в этом секторе. А все эти ребята только и делали, что лгали, выдавая желаемое за действительное. В итоге на основе собственного опыта я пришел к выводу, что представителям Уолл-стрит фактически было глубоко наплевать на то, какие активы они продавали и что являли собой эти активы в реальности.

Человек, открыто выражавший сомнения по поводу морального облика финансистов и внушавший инвесторам мысли о том, что заявляемая компаниями стоимость далека от объективной, практически не имел шансов преуспеть на Уолл-стрит в 1990-е годы (как, впрочем, и в любое другое время). В 2001 году Айсман ушел из Oppenheimer и устроился работать аналитиком в один из хедж-фондов, однако свое настоящее призвание он видел в том, чтобы управлять капиталами.

В 2004 году его нанял FrontPoint Partners, другой хеджевый фонд, где Айсману предложили заниматься инвестициями в финансовые инструменты. В его обязанности входила оценка стоимости банков с Уолл-стрит, строительных фирм, ипотечных кредитных учреждений и вообще любых компаний (таких как, скажем, General Electric или General Motors), имеющих крупные подразделения по оказанию финансовых услуг. Другими словами, в его поле зрения попадали всевозможные структуры, способные серьезно влиять на состояние финансовой системы США. Некая страховая компания выделила на финансирование деятельности Айсмана $50 млн — сумму просто ничтожную.

- Фактически цель нашей работы заключалась в привлечении средств, но нам это плохо удавалось, — говорит Айсман.

Зато вместо средств он сумел привлечь к сотрудничеству людей, чьи взгляды совпадали с его собственными. Среди них был, например, 36-летний Винсент Дэниэл, который занял должность партнера и аналитика, курировавшего ипотечный сектор. Дэниэл вырос в Квинсе, в семье с не очень высоким достатком. В начале своей профессиональной деятельности, будучи младшим бухгалтером в компании Arthur Andersen, он занимался аудитом отчетности Salomon Brothers.

- Я был просто шокирован, — говорит Дэниэл. — Никто не мог мне толком объяснить, чем занимается эта фирма.

В разгар интернет-бума он ушел из бухгалтерской сферы и стал финансовым аналитиком, избрав своей специализацией компании, выдававшие высокорисковые ипотечные кредиты.

- Насколько я понимаю, кроме меня никто не занимался изучением ситуации в компаниях, которые вот-вот должны были неминуемо вылететь в трубу, — говорит он. — Я своими глазами наблюдал за тем, какая заваруха начинается в экономике, и зрелище это поистине внушало ужас.

Дэнни Мозес, которого Айсман сделал своим ведущим трейдером, был еще одним единомышленником Айсмана. Выходец из штата Джорджия, сын преподавателя финансовых дисциплин, Мозес не являлся столь же убежденным фаталистом, как Дэниэл и Айсман, однако он тоже считал, что дела идут довольно скверно, а дальше, по-видимому, будет еще хуже. Когда некая фирма с Уолл-стрит предложила ему принять участие в сделке, казавшейся практически безупречной, Мозес спросил своего потенциального контрагента:

- Все это, конечно, замечательно… У меня к Вам только один вопрос — скажите откровенно, каким образом вы рассчитываете меня надуть?

- Ну, что вы такое говорите… Мы никогда не занимаемся махинациями, — начал было бормотать трейдер, но Мозес вежливо продолжал настаивать:

- Послушайте, мы с Вами оба прекрасно знаем, что такие превосходные сделки между мелкими хеджевыми фондами и гигантами с Уолл-стрит никогда не заключаются просто так. Я соглашусь на ваше предложение, но только после того, как Вы напрямую объясните мне, каким образом вы рассчитываете меня надуть.

И тогда трейдер действительно объяснил Мозесу суть задуманной аферы. А Мозес, в свою очередь, в итоге действительно провел эту сделку.

И Дэниэлу, и Мозесу чрезвычайно нравилось работать со Стивом Айсманом, который с большим юмором отзывался о тех неисчислимых нелепостях, кои были видны на каждом шагу.

— Любое присутствие Стива на заседаниях, проходивших на Уолл-стрит, превращало эти заседания в комедию, — отмечает Дэниэл. — Едва ли не на каждую реплику выступавших Стив неизменно произносил: «Объясните, пожалуйста, что Вы имеете в виду — я не понял». И так раз по тридцать… Или: «Не могли бы Вы разъяснить мне смысл Вами сказанного, только, если можно, по-английски?». Такие ернические вопросы в действительности отнюдь не являлись пустым шутовством. Прежде всего, они позволяли выяснить, понимают ли сами участники заседания, о чем они говорят. И, вы знаете, во многих случаях оказывалось, что не понимают!

В конце 2004 года Айсман, Мозес и Дэниэл пришли к выводу, что ситуация на жилищном рынке США развивается крайне неблагоприятно. Многие компании налево и направо раздавали ипотечные кредиты людям, которые этого совершенно не заслуживали. По мнению наших троих аналитиков, решение Алана Гринспена (принятое после схлопывания «интернет-пузыря») о снижении процентных ставок до 1% стало большой ошибкой, за которую рано или поздно неминуемо должна была наступить расплата. Впрочем, такой вывод отнюдь не являлся неким откровением: к примеру, Айви Зельман, в то время занимавшая должность аналитика по вопросам жилищного рынка в Credit Suisse, заметила формирование рыночного пузыря еще на самой ранней стадии. Дело в том, что существует весьма простой и надежный показатель того, насколько разумны сложившиеся цены на жилье. Этот показатель — соотношение между средней стоимостью жилья и уровнем годового дохода средней семьи. Исторически он составлял порядка 3:1; к концу 2004 года он повысился в целом по США до 4:1.

— Все «оптимисты» в один голос твердили, что и в некоторых других государствах это соотношение почти такое же высокое, — говорит Зельман. — Однако проблема заключалась не только в том, что оно составляло 4:1; ведь это был всего лишь средний показатель по стране. А вот, к примеру, в Лос-Анджелесе данный коэффициент равнялся 10:1, в Майами — 8,5:1. Кроме того, необходимо было учитывать структуру покупательской массы. Речь идет о том, что большинство покупателей жилья приобретали его не для личного пользования, а со спекулятивными целями.

Пессимистические заявления госпожи Зельман отпугивали клиентов, но она просто не могла позволить себе делать «хорошую мину при плохой игре».

— Оглядываясь назад, можно сказать, что распознать негативные тенденции было не так уж сложно, — говорит Зельман. — Куда сложнее было предсказать, когда наступят перемены к лучшему.

Зельман несколько раз беседовала с Айсманом, и после каждой такой беседы укреплялась ее уверенность в правоте своих оценок и, соответственно, в приближении катастрофы.

- Знаете, время от времени необходимо убеждаться в том, что ты не сумасшедший, — улыбается Зельман. Как показала практика, с ума действительно сошла не Айви Зельман, а весь остальной финансовый мир.

К весне 2005 года руководство фонда FrontPoint наконец-то признало: а ведь и вправду творится что-то очень нехорошее, причем не только в нескольких отдельных компаниях, но и в финансовом секторе американского ипотечного рынка в целом. В 2000 году совокупный объем выданных высокорисковых ипотечных кредитов составил $130 млрд, в том числе $55 млрд — в «упаковке» ипотечных облигаций. А в 2005 году объем высокорисковой ипотеки достиг уже $625 млрд, из которых на долю ипотечных облигаций приходилось $507 млрд. Айсман не мог понять, кто и почему так беспечно выдает все эти кредиты. Он прекрасно владел ситуацией на жилищном рынке США и на Уолл-стрит. Но его работа всегда была связана в первую очередь с рынком акций, а в данном случае положение дел в этом сегменте не играло особой роли.

- Большинство людей не понимают того, что рынок долговых инструментов колоссально превосходит по объему рынок акций, — говорит Айсман. — Другими словами, рынок акций по сравнению с рынком облигаций — все равно что холмик по сравнению с Эверестом.

Айсман активно открывал короткие позиции по бумагам компаний, выдававших высокорисковые кредиты (типа New Century и Indy Mac), а также по бумагам застройщиков жилья, которое приобреталось в рамках таких кредитов (к примеру, Toll Brothers). Несмотря на то, что впоследствии разумность этой политики подтвердилась, условия совершаемых сделок были недостаточно выгодными. Указанные фирмы выплачивали высокие дивиденды, и их акции зачастую стоили дорого, поэтому игра на понижение в данной ситуации была довольно хлопотным делом.

Тут на сцене появилось новое действующее лицо — Грег Липман, трейдер из Deutsche Bank, работавший с ипотечными облигациями. В один прекрасный день он пришел к представителям FrontPoint с презентацией на 66 страниц, в которой описывалась стратегия оптимизации деятельности фонда применительно к Уолл-стрит и американскому жилищному рынку.

Как утверждал Липман, в сложившейся ситуации выгоднее всего открывать короткие позиции не по акциям New Century, а по ее облигациям, которые были обеспечены выданными компанией высокорисковыми кредитами. Айсман даже не знал, что такое в принципе возможно — в общем-то, до последнего времени подобные операции действительно никогда не проводились. Однако Липман вместе с другими трейдерами из некоторых инвестбанков Уолл-стрит разработал методику, позволяющую уверенно играть на понижение на рынке высокорисковых ипотечных облигаций.

Вот здесь-то финансовые технологии и выступили на первый план. К тому моменту структура ипотечных облигаций в принципе практически не изменилась по сравнению с временами, когда я работал в Salomon Brothers. Обслуживание кредитов осуществлялось через доверительные фонды, которые выплачивали прибыль не всем инвесторам одновременно, а по очереди, в зависимости от рейтинга соответствующих бумаг.

В частности, держатели облигаций старшего транша (с рейтингом AAA) получали выплаты самыми первыми; при этом, поскольку их инвестиции являлись наименее рискованными, то и процентная ставка для них была самой низкой. Тем же инвесторам, которым принадлежали бумаги транша с рейтингом BBB, выплаты производились в последнюю очередь, и в случае дефолта эти инвесторы несли самые большие потери. С другой стороны, поскольку они принимали на себя максимальный риск, то и доходность по их облигациям была самой высокой. Айсман был уверен, что рано или поздно часть неблагополучных заемщиков окажутся не в состоянии платить по кредитам, в результате чего соответствующие доверительные фонды начнут нести потери. В этой связи имело смысл открывать короткие позиции по бумагам транша BBB. Вместе с тем, таких высокорисковых ипотечных облигаций на рынке было относительно немного.

Однако это обстоятельство уже не имело особого значения. Крупные фирмы с Уолл-стрит незадолго до этого научились продавать без покрытия даже самые сомнительные ипотечные бумаги, тем самым фактически как бы создав «рынок побочных спекулятивных операций». В частности, вместо продажи реальной облигации с рейтингом BBB теперь вы могли заключить соглашение о кредитном дефолтном свопе (CDS) с Deutsche Bank или Goldman Sachs. Да, такие «побочные» сделки требовали дополнительных затрат, однако эти затраты не шли ни в какое сравнение со стоимостью открытия коротких позиций по акциям, а соответствующая потенциальная выгода была куда больше. Вся эта схема имела такое же отношение к реальной финансовой деятельности, как компьютерный футбол — к Национальной футбольной лиге.

Время от времени он обращался в ту или иную крупную компанию и просил предоставить ему список ипотечных облигаций со всей страны. Как выяснилось, самые «лакомые кусочки» (облигации с ипотечным покрытием, по которым вероятность дефолта была выше всего) имели между собой много общего. В основном все эти бумаги были выпущены в «песчаных штатах» (так их именовали на Уолл-стрит), то есть в Аризоне, Калифорнии, Флориде и Неваде.

Соответствующие кредиты, как правило, выдавались весьма сомнительными ипотечными кредиторами; ярким примером в этой связи может служить компания Long Beach Financial, полностью принадлежавшая Washington Mutual. Long Beach Financial раздавала деньги всем подряд, без «лишних вопросов», в виде заведомо безнадежных кредитов. Получить кредит в Long Beach Financial можно было, имея самую что ни на есть отвратительную кредитную историю, безо всякого подтверждения доходов, без первоначального взноса, да еще и с огромнейшей отсрочкой выплаты процентов. Вот и выходило так, что, скажем, в Бэйкерсфилде (штат Калифорния) какой-нибудь мексиканский гастарбайтер, занятый на сборе клубники, не владеющий английским языком и имеющий смехотворный годовой доход в $14 тыс., без проблем получал кредит на покупку дома стоимостью $720 тыс.

Рынок высокорисковой ипотеки распахнул объятия тем американцам, которых нельзя было и близко-то подпускать к Уолл-стрит. Кредиты выдавались людям, кредитоспособность которых была ниже, чем у 71% остального населения. Айсман лично был знаком с некоторыми из таких заемщиков. Однажды его домработница, родом из Латинской Америки, сказала Айсману, что собирается купить таунхаус в Квинсе.

— Цена дома представлялась совершенно несуразной, а банк предложил женщине взять ипотечный кредит с переменной ставкой и с минимальным первоначальным взносом, — говорит Айсман. В конечном счете ему удалось убедить ее взять обычную ипотеку с фиксированной ставкой. А вот другой случай: как-то раз ему позвонила няня, которую он нанимал еще в 1997 году для своих новорожденных дочерей-близняшек.

— Это была замечательная женщина. В свое время она приехала в Штаты с Ямайки, — рассказывает Айсман. — Так вот, однажды она мне звонит и говорит, что ей и ее сестре принадлежат целых пять таунхаусов в Квинсе. Естественно, я удивился: «Как это вы так сумели?» А очень просто. Вначале они купили один дом, а когда он вырос в цене, к ним обратился их кредитор и предложил «рефинансироваться под залог» и взять еще один кредит на $250 тыс., который они потратили на покупку нового дома. Потом эта недвижимость тоже подорожала, и сестры опять повторили аналогичный эксперимент. И к тому моменту, как все пошло прахом, у них в собственности находилось пять домов, рынок стремительно падал, а им нечем стало платить по кредитам.

Оглядываясь назад, можно сказать, что в конечном итоге практически все высокорисковые ипотечные облигации упали в стоимости до нуля. Но осенью 2006 года, когда Айсман начал активно работать с этой категорией бумаг, дальнейшее развитие событий предсказать было весьма сложно. Айсман и его напарники стремились отыскивать на рынке самые «дурно пахнущие» кредиты и заключать относительно них соглашения о кредитных дефолтных свопах с Goldman Sachs или Deutsche Bank.

Такая деятельность по существу была связана с анализом разнообразных высокорисковых кредитов, только вот анализ этот изначально должны были проводить кредитные учреждения, прежде чем раздавать подобные займы едва ли не всем желающим. В частности, речь шла о том, чтобы найти ответы на следующие вопросы: как поведут себя малообеспеченные американцы, столкнувшись с возможными финансовыми затруднениями? Насколько должны упасть цены на недвижимость, чтобы вызвать «схлопывание» пузыря на кредитном рынке? (Как выяснилось впоследствии, для этого не понадобилось даже снижения цен на жилье — оказалось достаточным, чтобы цены просто перестали расти и замерли на одном уровне). Или, к примеру, такой интересный факт: уровень дефолтов заемщиков в штате Джорджия в пять раз превышал аналогичный показатель для Флориды, хотя уровень безработицы в обоих штатах был одинаков. С чем это было связано? В Индиане уровень дефолтов составлял 25%, а в Калифорнии — всего 5%. Почему?

Чтобы разобраться в ситуации, Мозес отправился в Майами и побывал в жилых районах, застроенных за счет высокорисковой ипотеки.

— Из Майами он позвонил мне и воскликнул: «Господи, Стив, ты даже представить себе не можешь, что тут творится на самом деле», — вспоминает Айсман. По заключению аналитиков, для того, чтобы облигации с рейтингом BBB превратились в пыль, уровень дефолтов по соответствующим кредитам должен был достичь 14%. А Айсман предполагал, что в некоторых регионах страны этот показатель окажется значительно выше.

И вот ведь что интересно — даже те, кто предчувствовал грядущую катастрофу, далеко не сразу сообразили, в чем заключаются ее глубинные причины. Все перевернулось с ног на голову — люди вначале выставляли облигации на продажу без покрытия, а потом начинали обдумывать, к чему это приведет. Айсман, конечно, знал, что кредиторы высокорисковой ипотеки зачастую не брезговали весьма сомнительными сделками. И все же он не предполагал, что представители высших кругов капиталистического общества США настолько беззастенчиво и масштабно использовали мошеннические схемы.

Так, Айсман знал, что крупные инвестбанки с Уолл-стрит действовали следующим образом: брали огромные суммы кредитных средств с рейтингом не выше BBB, помещали их в трастовые компании, затем «распиливали» эти кредиты на транши, после чего вплоть до 60% новых бумаг уже имели рейтинг AAA. Но он все равно не мог взять в толк, почему и как рейтинговые агентства «дают добро» на превращение кредитов с рейтингом BBB в облигации с рейтингом AAA.

— Я не понимал, как это люди умудряются так «изящно» делать из дерьма конфетку, — говорит Айсман. Однажды он пригласил к себе на совещание некоторых специалистов по работе с облигациями из Goldman Sachs, Lehman Brothers и UBS.

— Всех нас беспокоил один и тот же вопрос, — вспоминает Айсман. — «Какова роль рейтинговых агентств во всей этой истории?» И всякий раз, как я спрашивал об этом у «знающих людей», реакция неизменно была одна и та же — мои собеседники с глубокомысленной усмешкой отводили глаза в сторону.

Как-то раз Айсман нанес визит в рейтинговое агентство Standard&Poor’s и спросил, как изменится уровень дефолтов, если цены на недвижимость упадут. Сотрудник S&P не смог вразумительно ответить на этот вопрос; судя по всему, в своей деятельности агентство даже мысли не допускало о том, что цены могут пойти вниз.

— Эти ребята считали незыблемой аксиомой, что цены на жилье будут только расти, — говорит Айсман.

Будучи инвестором, Айсман имел право присутствовать на ежеквартальных конференциях, которые проводило агентство Moody’s, но при этом ему не разрешалось задавать вопросы. Тем не менее, представители Moody’s старались вести себя достаточно корректно. В июне 2007 года глава агентства даже пригласил Айсмана и его помощников встретиться у него в офисе. К тому времени Айсман уже окончательно убедился, что ситуация на рынках ухудшается не по дням, а по часам, и он полагал, что руководитель Moody’s тоже объективно оценивает положение дел.

— Однако, в процессе беседы, — вспоминает Дэниэл, — этот уважаемый человек без тени сомнения на лице заявил нам: «Я абсолютно уверен в том, что все рейтинги, которые присваивает наше агентство, вполне соответствуют действительности». Тут Стив прямо-таки подскочил на кресле и воскликнул: «Как? Как Вы говорите?» Вид у Айсмана при этом был такой, как будто он только что услышал самую оглушительную нелепицу за всю историю существования финансовой системы. Наш собеседник спокойно повторил сказанную фразу. Тут уж Айсман не выдержал и просто расхохотался ему в лицо.

— При всем огромном уважении к Вам, сэр, — почтительно произнес Дэниэл, когда они уже собрались уходить, — позволю себе заметить, что Вы глубоко заблуждаетесь.

А ведь это было не Fitch и даже не S&P. Это было Moody’s — самое элитное среди рейтинговых агентств, 20% акций которого принадлежали Уоррену Баффету. И все же какой-то там Винсент Дэниэл из Квинса не побоялся открыто заявить руководителю столь известной компании, что он либо глупец, либо мошенник…

Буквально за девять месяцев до этого Дэниэл и Мозес побывали в Орландо на промышленной конференции с весьма помпезным названием —«Американский форум по вопросам секьюритизации». На самом же деле это была своего рода презентация для всех тех, кто имел отношение к выдаче низкокачественных ипотечных кредитов. Там собрались представители организаций, непосредственно выдававших такие кредиты; сотрудники фирм с Уолл-стрит, занимавшихся «упаковкой» и продажей низкокачественных кредитов; руководители фондов, которые инвестировали средства в высокорисковые ипотечные облигации; представители агентств, устанавливавших рейтинги по таким облигациям, юристы, сопровождавшие сделки в указанном сегменте рынка.

— В общей сложности на конференцию приехали порядка шести тысяч человек, — говорит Дэниэл. — Просто уму непостижимо, сколько народу, оказывается, кормится в этом бизнесе. Каждая брокерская фирма, имеющая в своем составе подразделение по работе с долговыми инструментами, так или иначе связана с низкокачественной ипотекой. И вот мы воочию увидели перед собой, так сказать, «цвет профессии». Правда, «цвет» этот показался нам не слишком привлекательным… На фоне всех этих людей мы выглядели настоящими белыми воронами. Именно в тот момент мы начали понимать, как все запущено… и стали еще большими скептиками, если это вообще было возможно. Вернувшись домой, мы сказали Стиву: «М-да… Ей-богу, посмотрел бы ты на все на это своими глазами…»

Через некоторое время Айсман, Дэниэл и Мозес побывали в Лас-Вегасе, где состоялась еще более пафосная «ипотечная» конференция. К тому времени Айсман уже знал все, что ему было нужно знать, по поводу качества выдаваемых в стране кредитов. Правда, он еще не до конца понимал все нюансы, связанные с работой этой громадной махины, но его уже не покидала уверенность, что Уолл-стрит своими руками вырыла себе могилу. В общем, он был настроен по-боевому и решил задать всем жару.

Такая возможность представилась ему во время выступления главы ипотечной корпорации Option One, которая принадлежала компании H&R Block. Когда докладчик начал рассказывать о корпоративном портфеле высокорисковых кредитов, он заявил, что показатель дефолтов по таким кредитам ожидается на уровне не более 5%. Тут Айсман поднял руку. Мозес и Дэниэл втянули головы в плечи и вжались в свои кресла.

— Та часть конференции, которая посвящена вопросам и ответам, еще не началась, — вспоминает Мозес. — Выступавший еще не закончил свою речь. Тем не менее, он заметил поднятую руку Стива и произнес: «Да? Пожалуйста, я Вас слушаю».

— Простите, Вы назвали цифру в 5%. Вы имеете в виду реальную вероятность или умозрительную, теоретическую возможность? — спросил Айсман.

— Я имею в виду вполне реальную вероятность, — ответил докладчик и продолжил выступление.

Тут Айсман снова поднял руку и замахал ею в воздухе. «О, нет, только не это», — с ужасом подумал Мозес.

— Стив частенько говаривал, — поясняет Дэниэл, — что при общении с такими прожженными дельцами всегда надо исходить из того, что все они бессовестно врут. И всегда будут врать.

И Мозес, и Дэниэл прекрасно знали мнение Стива о тех, кто занимается выдачей низкокачественных кредитов. Правда, они полагали, что в данном случае ему не стоило бы так язвительно это мнение выражать. Так или иначе, Айсман поднял руку вовсе не затем, чтобы задать новый вопрос. Он соединил большой и указательный палец так, что они образовали большой круг. Этот жест был красноречивее любых слов.

— Да? — произнес докладчик, явно раздраженный. — Вы хотите задать еще вопрос?

— Нет, — сказал Айсман. — Это не вопрос. Это — НОЛЬ. Я категорически заявляю, что вероятность 5%-ного уровня дефолта по вашим кредитам равна НУЛЮ. И убытки, связанные с высокорисковыми кредитами, будут несопоставимо выше.

Прежде, чем обескураженный руководитель Option One смог вымолвить хоть слово, у Айсмана зазвонил мобильник. Вместо того, чтобы выключить телефон, Айсман демонстративно извлек его из кармана и приложил к уху, нажав кнопку ответа.

— Прошу прощения, — сказал он через секунду, поднимаясь с места. — Это очень важный звонок, и я должен на него ответить.

С этим словами он просто взял и вышел из зала.

Нарочитая язвительность Айсмана, имевшая целью безо всяких экивоков обнажить суть дела, явилась очевидной для всех присутствовавших; но куда труднее было разглядеть за этой язвительностью его искреннее желание, несмотря ни на что, верить в жизнеспособность системы. Да, всякий раз, как он видел творящуюся кругом мерзость, он называл вещи своими именами, и все же, эта мерзость не переставала его по-настоящему огорчать и даже шокировать. В тот вечер в Лас-Вегасе в ресторане за столиком рядом с Айсманом случайно оказался весьма респектабельный человек, который, как выяснилось, занимался инвестициями в ипотечные CDO — облигации, обеспеченные долговыми обязательствами. К тому времени Айсман был уверен, что знает о CDO практически все, что нужно знать. Однако, как оказалось, это было не так.

Несколько позже, когда я подсел за столик к Айсману, он сразу же начал горячо объяснять мне, какую роль играют мезонинные CDO. В качестве отступления хочу заметить: первое, что бросается в глаза при общении с Айсманом — это его всегда поджатые губы (когда он молчит). Затем вы обращаете внимание на его коротко стриженные светлые волосы, причем сразу же складывается такое впечатление, что он делал стрижку сам себе, думая при этом о чем-то совсем другом.

— Понимаешь, какая штука, — сказал мне Айсман, — они ведь построили настоящую адскую машину!

Затем он нарисовал на листке бумаги две башни, символизировавшие различные категории долговых обязательств. Первая башня была составлена из первичных низкокачественных кредитов, располагавшихся друг на друге. На ее вершине находились транши AAA, сразу под ними — транши AA, и так далее, все ниже и ниже, вплоть до самых высокорисковых траншей BBB — как раз тех облигаций, по которым Айсман проводил короткие продажи. Но Уолл-стрит использовала эти транши BBB (худшие из худших), чтобы построить еще одну башню из облигаций: из «самых кошмарных» облигаций CDO. А делалось это потому, что рейтинговые агентства, оценивая горы долговых бумаг, обеспеченных весьма сомнительными кредитами, присваивали большинству из них рейтинг AAA. После этого такие облигации без труда можно было продать инвесторам (в частности, пенсионным фондам и страховым компаниям), которые имели право вкладывать средства исключительно в бумаги с высокими рейтингами.

— Черт побери, у меня просто в голове не укладывается, что такое стало возможным. И, по-моему, за последние два года я уже тысячу раз об этом говорил, — с горечью произнес Айсман.

Его сосед по столику в ресторане Лас-Вегаса руководил фондом со стоимостью активов порядка $15 млрд и работал с CDO, обеспеченными ипотечным траншем BBB; как выразился Айсман, «эти бумаги по сравнению с первичными облигациями были полнейшим дерьмом».

Фонд FrontPoint немало времени посвящал разгребанию навозных куч, поэтому Айсман знал, что соответствующий уровень дефолтов на тот момент был уже достаточно высок, чтобы весь портфель активов этого инвестора вылетел в трубу.

— Полагаю, Вы сейчас переживаете не лучшие времена, — сказал Айсман собеседнику.

— Вовсе нет, — спокойно ответил тот. — Я уже все распродал.

Как выяснилось, получив свои комиссионные, он сбывал облигации другим инвесторам. И хотя он считался «экспертом» по CDO, в действительности его ни в малейшей степени не волновало, какова реальная ценность этих самых CDO.

— Таким образом, он вроде бы как «управлял» облигациями CDO, — говорит Айсман, — но фактически-то чем он управлял? Я был поистине шокирован. Выходило, что люди платили свои кровные некоему «специалисту», который проводил операции с принадлежавшими им CDO — как будто этот дебил и вправду делал для клиентов нечто полезное. Ну ты и сволочь, подумал я, да ведь на самом-то деле тебе же глубоко плевать на твоих инвесторов.

Но волна злости, закипавшей в душе Айсмана, начисто разбилась об искрящееся добродушие его собеседника. Тот не только вполне спокойно воспринял пессимизм Айсмана по поводу CDO, но и углядел в этом пессимизме едва ли не повод для дружбы.

— В определенный момент он произнес фразу, которая стала для меня озарением, — говорит Айсман. — В частности, он сказал: «Знаете, а мне очень нравятся ребята вроде вас, которые играют на понижение на моем рынке. Не будь таких как вы, мне просто нечего было бы покупать!»

И вот тут-то Айсман наконец полностью уразумел, где собака зарыта. До сих пор он заключал сделки с Goldman Sachs и Deutsche Bank относительно бумаг с рейтингом BBB, не понимая до конца, почему же эти фирмы так охотно идут на подобные сделки. А теперь он понял все. В стране было не так много сомнительных заемщиков с безнадежными кредитами, чтобы удовлетворить спрос инвесторов на конечный продукт. И такие вот фирмы заключали с Айсманом побочные спекулятивные сделки для искусственного «размножения» бросовых активов.

Здесь-то и крылось различие между дутой финансовой деятельностью и компьютерным футболом: если при игре в компьютерный футбол вы «подпишете контракт» с компьютерным Пейтоном Мэннингом, тем самым в реальности вы не создадите второго Пейтона Мэннинга и никак не повлияете на фактическое положение дел в Национальной футбольной лиге. А вот когда Айсман приобретал кредитный дефолтный своп, он давал Deutsche Bank вполне осязаемую возможность выпустить новую облигацию, полностью идентичную оригиналу, за одним «небольшим» исключением — эта облигация не предполагала наличия реального покупателя жилья или заемщика. Единственными активами, выступавшими обеспечением подобных облигаций, являлись те самые «побочные спекулятивные операции», которые Айсман и другие, вроде него, проводили с компаниями типа Goldman Sachs. По сути дела, Айсман платил фирме Goldman проценты по низкокачественной ипотеке. А в действительности никакой ипотеки в данном случае вообще не существовало.

- Видите ли, им было мало оравы низкокачественных заемщиков, которые набрали кредитов для покупки жилья, не будучи в состоянии реально себе это позволить, — говорит Айсман. — Тогда они начали делать этих заемщиков из воздуха, за счет этого увеличив свои обороты в сотни раз! Вот почему фактические убытки в итоге оказались настолько огромными, многократно превзойдя объемы реального кредитования. И только в тот вечер я осознал, что этим ребятам нужны были мы, чтобы схема продолжала работать. Я был как громом поражен — неужели закон допускает такое?

Организатором ужина в тот вечер выступал Deutsche Bank, главный трейдер которого Грег Липман в свое время как раз и «вывел» Айсмана на рынок низкокачественных облигаций. Айсман отыскал среди присутствовавших Липмана, указал ему на своего соседа по столику и сказал:

— Я хочу выставить его бумаги на короткую продажу.

Липман поначалу подумал, что Стив шутит. Но он не шутил.

— Послушай, Грег, я действительно хочу открыть короткую позицию по бумагам этого парня, — повторил Айсман. — Причем не глядя.

Изначально Айсман управлял инвестиционным фондом со стоимостью активов $60 млн, но к тому моменту у него уже были открыты короткие позиции по различным высокорисковым бумагам на сумму порядка $600 млн. Весной 2007 года рыночная конъюнктура несколько улучшилась. Однако сам Айсман говорит по этому поводу следующее: «В марте и апреле качество кредитов всегда повышается, и вот почему: в эти месяцы люди получают возвраты налоговых платежей. Казалось бы, ежу понятно, что специалисты по секьюритизации просто обязаны это знать. В общем, мы не переставали удивляться творящемуся вокруг идиотизму».

Айсман уже выставил на короткую продажу бумаги ипотечных кредиторов и застройщиков. Теперь он открыл короткие позиции по рейтинговым агентствам, которые «присваивали рейтинги облигациям CDO в десять раз чаще, чем облигациям GM, и вскоре вся эта катавасия неминуемо должна была закончиться».

Наконец, он начал играть на понижение с бумагами крупнейших компаний с Уолл-стрит, которые активно работали с CDO. Правда, Айсман не мог проводить короткие продажи акций Morgan Stanley, поскольку этот эмитент был одним из совладельцев фонда FrontPoint. Однако Стив открыл короткие позиции по бумагам UBS, Lehman Brothers и некоторых других гигантов. Вскоре после этого в офис FrontPoint заявился Брэд Хинтц, известнейший аналитик из компании Sanford C. Bernstein, занимавшийся фирмами с Уолл-стрит. Хинтц хотел выяснить, чего добивается Айсман.

— А мы только что открыли короткую позицию по акциям Merrill Lynch, — сообщил ему Стив.

— Но почему? — спросил Хинтц.

— Все очень просто, — пояснил Айсман. — В самое ближайшее время начнется сущий ад, а всякий раз, когда начинается сущий ад, без участия Merrill там не обходится.

Когда неграмотные действия консультантов привели к банкротству Orange County, в этом была замешана компания Merrill. В процессе краха доткомов Merrill также сыграла не последнюю роль. Еще в восьмидесятые годы прошлого века, когда первый трейдер, торгующий облигациями, потерял сотни миллионов долларов, опять же не обошлось без компании Merrill. Логика Айсмана полностью отражала логику сложившейся неофициальной иерархии Уолл-стрит. Goldman Sachs был «крутым парнем», заправлявшим всеми делами «в этом квартале». А Merrill Lynch выступал в качестве толстенького коротышки, которому предлагалось выполнять наименее приятные задания, и который должен был быть счастлив уже потому, что вообще участвует «в деле». В целом, по мнению Айсмана, на Уолл-стрит царила жесткая тирания, и всякое «неповиновение боссу» подлежало суровому наказанию. Стив полагал, что Merrill Lynch при необходимости как раз и играл роль козла отпущения.

Одного только никак не мог понять Айсман, и этот вопрос не переставал мучить его вплоть до мая 2007 года.

— Мы раздумывали и так и сяк: «Черт возьми, ведь все происходящее более чем очевидно. Почему же никто, кроме нас, так и не понял, что корабль вот-вот пойдет ко дну?»

Айсман уже давно регулярно выписывал «Grant’s Interest Rate Observer» — информационный бюллетень, хорошо известный в кругах Уолл-стрит и практически неизвестный за их пределами. Его редактор Джим Грант предрекал грядущую катастрофу еще с середины 1980-х, когда начался «великий долговой круговорот». В конце 2006 года он решил изучить, что же это за штука такая — CDO. Вернее сказать, Джим поручил выяснить суть дела своему молодому помощнику Дэну Гертнеру, по образованию инженеру-химику с дипломом MBA. Гертнер обложился документами, которые, по идее, должны были разъяснять смысл операций с CDO потенциальным инвесторам, и в течение нескольких дней корпел над ними, потел, сопел, вздыхал и кашлял.

— Наконец, он пришел ко мне, — вспоминает Грант, — и сказал: «Ей-богу, шеф, ни черта не могу тут разобрать, что к чему». Тогда я ответил: «Ладно, думаю, мы все же выскажем по этому поводу наше мнение».

Когда Айсман прочел статью в бюллетене Гранта, он обнаружил в ней подтверждение всех своих внутренних интуитивных предчувствий относительно облигаций CDO, которые он продавал:

— Изучив статью, я подумал: «Господи, да это же просто откровение!» Пожалуй, в тот момент я был единственным из читателей этого материала, кто испытал наслаждение, сравнимое с оргазмом…

19 июля 2007 года председатель Федеральной резервной системы Бен Бернанке сообщил Сенату США, что убытки на рынке низкокачественной ипотеки, по оценкам ФРС, составят около $100 млрд. В этот же самый день фонд FrontPoint сделал нечто не совсем обычное — организовал собственную пресс-конференцию: Фонд и раньше проводил конференции для своих немногочисленных инвесторов, но на этот раз мероприятие было куда более масштабным. Стив Айсман наконец вышел из тени. В зале собрались пятьсот человек, чтобы послушать его выступление, а еще пятьсот впоследствии пришли послушать это выступление в записи. Айсман разъяснил аудитории хитромудрую схему операций с CDO и заявил, что, по его прогнозам, в одном лишь этом сегменте рынка убытки достигнут $300 млрд. Предлагая собравшимся самим оценить ситуацию, он призвал их «выбросить все имеющиеся прогнозные модели в мусорную корзину, поскольку все они безнадежно устарели».

— Применяемые ныне эконометрические модели абсолютно не соответствуют той реальности, с которой мы сейчас сталкиваемся. И специалистам по секьюритизации, по-видимому, пришла пора хотя бы раз в жизни всерьез задуматься над тем, что происходит вокруг.

Стив заявил, что рейтинговые агентства уже морально обанкротились и сейчас живут в постоянном страхе перед банкротством реальным.

— Рейтинговые агентства напуганы до смерти, — произнес он. — Они напуганы до смерти тем, что ничего не делают, потому что если они ничего не делают, то тем самым расписываются в собственном идиотизме.

18 сентября 2008 года Дэнни Мозес, как обычно, пришел на работу в полседьмого утра. Несколькими днями ранее на этой неделе компания Lehman Brothers инициировала процедуру банкротства. А за день до этого события индекс Доу-Джонса рухнул на 449 пунктов, достигнув минимального уровня за последние четыре года. Практически в одночасье европейские правительства запретили короткие продажи, но это были еще цветочки по сравнению с тем, что произошло дальше.

Сразу после открытия рынка в США все — АБСОЛЮТНО ВСЕ — финансовые активы начали в буквальном смысле слова свободное падение.

— Они катились под гору с такой скоростью, какой я никогда в жизни не видал, — вспоминает Мозес.

Фонд FrontPoint успел открыть короткие позиции по всем бумагам, каким только мог, поэтому это тотальное крушение вполне могло доставить Мозесу в глубине души удовольствие. Пожалуй, его можно было бы простить, если бы в тот момент он вскочил и завопил от радости. В конце концов, он два года подряд только и делал, что твердил о возможности подобной катастрофы, хотя сейчас ее масштабы превзошли даже самые смелые его ожидания. Однако никакой радости Мозес не испытал; напротив, он чувствовал, что вся эта ужасающая лавина не обойдет стороной и его. На тот момент у него в работе находилось порядка 100 сделок, и он разрывался на части, чтобы уследить за всеми ними.

— Все утро я прилагал неимоверные усилия, чтобы не потерять контроль над ситуацией, — говорит Мозес, — но в конце концов я его потерял. Я смотрел на экраны, и мне казалось, что я заглядываю в бездну. Это был конец. Голова моя начала раскалываться от боли, а ведь я практически не страдаю головными болями. Поначалу я подумал, что это аневризма сосуда.

Мозес встал, пошатнулся, затем повернулся к Дэниэлу и сказал:

— Я не могу. Очень плохо себя чувствую. Мне нужно уйти. Прямо сейчас.

Дэниэл хотел было вызвать скорую, но потом решил просто выйти вместе с Мозесом прогуляться, на свежий воздух.

Погода стояла чудесная; вверху, между небоскребами, виднелось голубое небо, радуя глаз и согревая сердце. Айсман в тот момент находился в Goldman Sachs на конференции для руководителей хедж-фондов, пытавшихся привлечь дополнительные средства. Мозес и Дэниэл сумели до него дозвониться, после чего Стив ушел с конференции и встретился с ними у ступеней Собора Святого Патрика.

— Мы уселись прямо там, — говорит Мозес, — и молча смотрели на людей, спешащих мимо.

Вот и произошло то, чего они с таким ужасом ожидали — тотальная катастрофа…

— Инвестиционно-банковский сектор оказался в полнейшей заднице, — сказал мне однажды Айсман, еще за несколько недель до краха. — Эти придурки еще только начинают понимать, в какой заднице они оказались. Наверное, так чувствовали себя схоласты незадолго до появления Ньютона. И вот Ньютон появился, и в одно прекрасное утро вы просыпаетесь и в ужасе восклицаете: «Господи Боже ты мой! Выходит, я в корне ошибался!»

К тому моменту, когда Мозес, Дэниэл и Айсман сидели рядом с собором, Lehman Brothers уже прекратил свое существование, Merrill Lynch отказался от дальнейшей борьбы, а инвестиционным банкам Goldman Sachs и Morgan Stanley оставалась всего неделя до полного разорения. В общем, инвестбанки не просто оказались в заднице — они вообще исчезли с лица Земли. Чего нельзя было сказать о хеджевых фондах, руководители которых предвидели грядущее развитие событий.

— Сидя возле собора, мы чувствовали себя на удивление спокойно, — вспоминает Мозес. — Мы как будто бы полностью отгородились от того кошмара, который творился на рынках. Как будто бы, так сказать, воспарили над ним. Мы просто сидели, смотрели на прохожих и рассуждали о том, что может произойти дальше. Сколько из этих людей потеряют работу… Кто станет арендовать эти здания после того, как все фирмы с Уолл-стрит вылетят в трубу… Ну, и все в таком роде.

Тем не менее, масштабы катастрофы по-настоящему шокировали Айсмана.

— Вот что я вам скажу, — произнес он. — Я никогда не желал этой стране плохого. Я не хотел, чтобы началась вторая Великая Депрессия. Я только хотел, черт побери, чтобы Америка на порядок сократила объемы долгового финансирования.

Айсман тысячи раз тысячью способами пытался втолковать людям, насколько скверно обстоят дела в этом бизнесе, но его никто не желал слушать.

— Вообще-то Уолл-стрит просто-напросто наконец получила по заслугам, вот и всё, — говорит Айсман. — Эти ребята — самые настоящие жулики. С помощью своих воздушных замков они беззастенчиво обманывали людей. За все эти годы я повидал немало «специалистов» из крупных фирм с Уолл-стрит, у которых явно наблюдался кризис совести.

А вот у сотрудников фонда FrontPoint, если разобраться, не было никаких оснований винить себя в чем-либо. Из всех них некоторые внутренние терзания испытывал только Дэниэл.

— Винни же родом из Квинса, поэтому ему сам Бог велел видеть все в черном цвете, — говорит Айсман. На что Дэниэл отвечает:

— Мы действовали, исходя из следующей предпосылки: «Играя на понижение, мы обеспечиваем ликвидность, спасающую рынок от немедленной катастрофы».

— Это было все равно, что кормить ненасытного монстра, — добавляет Айсман, характеризуя рынок «мусорных» облигаций. — И мы кормили этого монстра до тех пор, пока он не лопнул от обжорства.

Примерно в то же самое время, когда трое друзей сидели на ступенях собора в тихом центре города, я сидел в закрытой кабинке одного из ресторанов в Ист-Сайде, ожидая Джона Гутфройнда, с которым мы договорились пообедать. От нечего делать я размышлял о разных философских вещах. К примеру, я думал о том, как парадоксальна порою наша жизнь: вот сейчас в некоем ресторане за одним столиком будут сидеть и мирно беседовать двое людей, испытывающих друг к другу едва ли не отвращение.

Образно выражаясь, из брюха лопнувшего чудовища тянулась длинная пуповина, уходившая аж в 1980-е годы. Ведь первый ипотечный дериватив создал один из моих друзей еще в 1986-м, через год после того, как мы с ним пришли на работу в Salomon Brothers. («Проблема не в самих финансовых инструментах как таковых», — частенько говорит он. «Проблема в тех людях, которые их используют. Деривативы — они как пистолеты: смотря в чьих руках находятся»).

Когда моя книга вышла из печати, восьмидесятые годы подходили к концу. Сразу после публикации в обществе вдруг возникло такое уважение к моей персоне, которого я явно не заслуживал. Социальная напряженность, вызванная крахом сберегательно-кредитной отрасли, волной недружественных поглощений и массовых покупок предприятий за счет заемных средств, породила всплеск яростных взаимных обвинений. В то время как большинство студентов университета штата Огайо читали мой «Покер лжецов» как наставление к действию, большинство теле- и радиожурналистов воспринимали меня как пророка, бьющего в набат.

В скобках замечу, что ярким исключением из общего правила был знаменитый Джеральдо Ривера. Однажды он пригласил меня на программу под названием «Молодые, да ранние» вместе с несколькими детишками-актерами, успевшими пристраститься к наркотикам. «Антиуоллстритовские» настроения достигли апогея (именно на этом факторе удачно сыграл Руди Джулиани и сумел заработать немало политических очков), однако в целом разыгравшиеся страсти больше напоминали охоту на ведьм, нежели трезвую и взвешенную переоценку ценностей. Публичное «линчевание» Гутфройнда и короля «мусорных» облигаций Майкла Милкена по существу имело целью отвлечь внимание от тех разрушительных сил, на волне которых поднялись эти люди.

Аналогичным образом обстояло дело и с попытками направить деятельность Уолл-стрит в нормальное русло — по поверхности озера пробежала рябь, но в глубине его воды остались спокойны, как и раньше. Фирмы с Уолл-стрит просто пошли по пути обыкновенной кампанейщины: работников стали наказывать за невзначай сорвавшееся с языка бранное слово, трейдеров стали увольнять за какие-нибудь пустяки вроде «аморального поведения», а сотрудников-мужчин стали заставлять обращаться с коллегами-женщинами, как с равными. В итоге примерно к 2008 году инвестбанк Lehman Brothers внешне превратился в достопочтенную корпорацию, построенную на традиционных американских ценностях (а ведь еще в 1985 году всякие там традиционные ценности считались на Уолл-стрит пустой мишурой).

В общем, все эти «крутые перемены» были не более чем очковтирательством. Они помогали отвлекать внимание обывателей от настоящей проблемы — расширения пропасти между интересами людей, управлявших финансовыми рисками, и интересами общества в целом.

С Гутфройндом я практически не общался с тех пор, как ушел с Уолл-стрит. До этого я пару раз случайно, на бегу сталкивался с ним в торговом зале биржи. К примеру, за несколько месяцев до моего ухода начальство попросило меня разъяснить Гутфройнду специфику тогда еще экзотических сделок с деривативами, которые я проводил вместе с одним европейским хеджевым фондом. Я попытался. Не дослушав меня, он заявил, что, по-видимому, слишком туп и неспособен понять ни черта в этой механике; несложно было догадаться, что таким вот образом большой босс с Уолл-стрит продемонстрировал мне, что он действительно большой босс, и всяческие «несущественные» детали ему неинтересны. Естественно, Гутфройнду незачем было держать в памяти подобные наши беседы, и он сразу же выбрасывал их из головы. Поэтому, когда моя книга вышла в свет, и журналисты начали назойливо задавать ему соответствующие вопросы, он заявил, что мы с ним никогда не встречались.

В течение последующих лет до меня периодически доходили обрывочные сведения о Гутфройнде. Я знал, что после его ухода из Salomon Brothers для Гутфройнда наступили тяжелые времена. Позднее я как-то услышал, что однажды он вместе с другими приглашенными экспертами читал перед студентами бизнес-школы при Колумбийском университете лекцию о работе Уолл-стрит. Когда подошла его очередь выступать, Гутфройнд порекомендовал студентам посвятить свою жизнь какой-нибудь более полезной деятельности. Начав рассказывать о своей собственной карьере, он не выдержал и заплакал.

Когда я направил Гутфройнду по электронной почте приглашение пообедать, он ответил согласием, предельно вежливо выразив мне свою признательность. Столь же корректно он держался и в ресторане, шествуя к столику в сопровождении официанта, обмениваясь дежурными фразами с владельцем заведения и делая заказ. Правда, его походка и движения стали более размеренными, чем раньше, но в остальном он мало изменился внешне. Все тот же налет подчеркнутой учтивости все так же скрывал под собой внутреннее стремление видеть мир таким, каков он есть, а не таким, каким он должен быть.

В течение первых двадцати минут разговора мы оба пришли к выводу: оказывается, тот факт, что я и Гутфройнд оказались за одним столиком в ресторане, вовсе не свидетельствует о некой вселенской катастрофе. Обнаружилось, что у нас есть общий знакомый в Новом Орлеане. Я признал, что глава крупной фирмы с Уолл-стрит просто физически не мог уследить за стремительными инновационными переменами, происходящими в его компании («Да, я не понимал в деталях всех тонкостей нашей работы; впрочем, не я один», — заметил Гутфройнд). Потом мы пришли к согласию на счет того, что руководитель инвестбанка с Уолл-стрит фактически не способен был полностью контролировать своих подчиненных («Знаете, вначале они преданно заглядывают вам в глаза, а потом творят все, что им вздумается»). По мнению Гутфройнда, причина финансового кризиса в действительности была проста, как пряник. «Алчность, алчность с обеих сторон — алчность инвесторов и алчность банкиров». Правда, я считал, что здесь все обстоит несколько сложнее. Конечно, дух алчности всегда царил на Уолл-стрит — это следовало принимать как данность. Проблема заключалась в порочности той системы, которая должна была обуздывать эту алчность, не позволяя ей превращаться в безумие.

И все же я не стал спорить с Гутфройндом. Навещая родителей, каждый из нас, каким бы взрослым и солидным он ни был, вдруг покорно становится девятилетним несмышленышем. Точно так же в присутствии своего бывшего начальника мы невольно начинаем по-прежнему ощущать себя его подчиненными. Несмотря ни на что, за этим столиком в ресторане Джон Гутфройнд оставался «Королем Уолл-стрит», а я — мелкой сошкой. Каждая его фраза звучала как непререкаемая истина, а мне оставалось только задавать вопросы и согласно кивать в ответ.

Однако, когда Гутфройнд говорил, мой взгляд то и дело невольно останавливался на его руках. Его больших, мясистых руках. Это не были руки изворотливого банкира с Уолл-стрит — это были руки боксера. Я поднял взгляд на его лицо. Боксер улыбался, хотя в этой улыбке проскальзывало что-то нехорошее. Наконец он твердо, с расстановкой произнес:

— Ваша… гребаная… книга.

Я попытался тоже улыбнуться, но выглядело это очень натянуто.

— Ваша гребаная книга разрушила мою карьеру и сделала карьеру Вам, — сказал Гутфройнд.

Я так не думал и пробормотал в ответ нечто, слабо напоминавшее возражение.

— Зачем Вы пригласили меня пообедать? — спросил он прямо, хотя и вежливо. Чувствовалось, что ему и вправду интересно это узнать.

Нельзя же сказать человеку, что вы пригласили его пообедать, дабы высказать свое нелицеприятное мнение о нем. Что вы пригласили его пообедать потому, что считаете крупнейший финансовый кризис в мировой истории следствием того рокового решения, которое этот человек в свое время принял.

Джон Гутфройнд перевернул с ног на голову иерархическую пирамиду Уолл-стрит (получив при этом прозвище «Короля Уолл-стрит»), когда он превратил компанию Salomon Brothers из частного товарищества в первую публичную корпорацию Уолл-стрит. При этом ему было наплевать на чувства вынужденных уйти в отставку партнеров Salomon Brothers («Неприкрытый материализм Гутфройнда внушал мне отвращение», — так выразился Уильям Саломон, сын основателя фирмы, который назначил Гутфройнда ее руководителем только после того, как заручился его обещанием никогда не продавать компанию).

Когда дошло до дела, Гутфройнд «положил большой и толстый» на всякое там моральное осуждение со стороны своих коллег-руководителей с Уолл-стрит. И без зазрения совести воспользовался благоприятной возможностью. Он и другие партнеры не только попали в самое яблочко — им удалось перевалить все финансовые риски со своих плеч на плечи акционеров.

Однако, тут надо отметить, что с того самого момента каждая компания с Уолл-стрит стала тайной за семью замками. Акционеры, финансировавшие рискованные операции, перестали понимать смысл действий тех, кто эти операции проводил. И чем хитроумнее и сложнее становился механизм управления рисками, тем менее прозрачным он делался для акционеров. А потом компания Salomon Brothers наглядно продемонстрировала, что инвестиционный банк способен получать прибыль, даже будучи публичной корпорацией; после этого психологический фундамент Уолл-стрит изменился в корне — на смену обоснованному доверию пришла слепая вера.

Ни один инвестиционный банк, принадлежащий своим же сотрудникам, никогда не позволил бы себе довести коэффициент долг/активы до уровня 35:1. Ни один такой банк никогда не стал бы скупать и держать мезонинные CDO на сумму в $50 млрд. Я очень сомневаюсь в том, что какое-либо товарищество могло бы затеять сомнительные игры с рейтинговыми агентствами, стать подстилкой для акул кредитного бизнеса или хотя бы разрешить продажу мезонинных CDO своим клиентам. Предполагаемая сиюминутная выгода никоим образом не окупила бы размеров неминуемого будущего ущерба.

Точно так же ни одно товарищество никогда не взяло бы на работу «специалиста» вроде меня или хотя бы отдаленно похожего на меня. Какая связь, во имя всего святого, могла существовать между способностью закончить Принстонский университет и редким талантом управления финансовыми рисками?

Наконец, я задал Гутфройнду давно витавший в воздухе вопрос — о том, о самом главном решении в его жизни.

— Да, — ответил он. — Вы знаете, все руководители компаний с Уолл-стрит вначале в один голос заявили мне: «Боже, но ведь это же гнусность — превратить частное товарищество в публичную корпорацию! Как Вы могли пойти на такое?» Но когда искушение стало слишком велико, все они постепенно тоже поддались ему.

Гутфройнд не отрицал, что его решение о преобразовании Salomon Brothers в публичную корпорацию прежде всего имело целью переложить финансовые риски на плечи акционеров.

— При такой стратегии, когда начинаются проблемы, они становятся уже проблемами акционеров, — откровенно заявил он. От себя остается добавить — и не только акционеров. Если крупный инвестбанк с Уолл-стрит начинает рушиться, его проблемы становятся головной болью и для правительства США.

— В общем, принцип свободы рынка и невмешательства государства прекрасен до тех пор, пока кто-нибудь из гигантов экономики не окажется в глубокой заднице, — сдерживая довольную ухмылку, заметил Гутфройнд. Ему-то уже было все равно — он вышел из игры. Теперь виноватых следовало искать в каком-нибудь другом месте.

Гутфройнд с удивлением посмотрел на меня, когда я достал блокнот и записал его высказывания.

— Это еще зачем? — спросил он.

Я ответил, что сейчас, возможно, пришло время по-другому взглянуть на тот мир, который я описал в своем «Покере лжецов» — сейчас, когда этот мир разваливался на глазах. Возможно, было бы неплохо переиздать книгу в новой редакции — через 20 лет после ее первого выхода в свет.

— Ей-богу, меня от этих Ваших слов просто тошнит, — сказал мой бывший босс.

Догадываюсь, что Гутфройнд вряд ли был в восторге от моего общества. А вот что касается меня, то я прямо-таки наслаждался нашей беседой. Он по-прежнему оставался твердым, прямолинейным и уверенным в себе человеком. Да, он много сделал, чтобы вырастить жуткого монстра. И все же в нем чувствовалась старая закалка старой доброй Уолл-стрит, где в ходу была фраза: «Дал слово — держи». Для тогдашней Уолл-стрит немыслима была ситуация, чтобы сотрудник, уволившись из фирмы, начал строчить книжки о своих бывших руководителях, поливая их грязью.

— Нет, — произнес он, — все-таки, я думаю, Вы не будете отрицать: Ваша грёбаная книга действительно разрушила мою карьеру и сделала карьеру Вам.

С этими словами бывший король бывшей Уолл-стрит протянул мне свою тарелку, на которой лежала принесенная закуска, и мягко спросил:

— Превосходные яйца со специями — не желаете ли отведать?

До этого момента я не обращал внимания на блюда, стоявшие перед ним. А теперь я увидел, что Гутфройнд заказал самое шикарное блюдо в этом заведении, изумительное по вкусу и изяществу творение — своего рода символ ушедшей эпохи. Какой волшебник придумал рецепт яиц со специями? Кто сумел догадаться, что из обыкновенного яйца можно приготовить такую роскошь? Я протянул руку и взял с тарелки кусочек. А почему бы и нет — ведь на халяву! А на халяву, как известно, и уксус сладкий. Так было и будет всегда.

Майкл Льюис

Portfolio.com

Перевод: Сергей Сурин